Бархатная злодейка
БАРХАТНАЯ ЗЛОДЕЙКА, ГРЕМУЧИЙ ДЕДУШКА И ВЕСЕЛЯЩИЙ ПОНЮШОК
Щербаковские угольные рудники, те, что на окраине старой Юзовки были, сейчас мало кто помнит. Однако в былое время у тех мест, где курятся перегорая в багровую ярь породные отвалы кипела жизнь. В землянках и в каютах ютились гагаи – бедный шахтерский люд.
Заладился к их землянкам верзила-христарадник. Бог весть откуда и взялся. Лицом больно уж страшен. Вместо глаз – бельма. Образ потыкан то ли оспой, не то ещё чем. Синий весь. К тому ж хром на ногу. Ходит этот увечный от землянки к землянке и хлеба просит.
Ребятишки над ним потешаются и всякий лягнуть его норовит. Не по душе им страшной. Один, который побойчее говорит:
- Не подглядеть ли нам, где он ночует? Сговорилась ватажка и ходу за ковылякой. А тот, малолеток за собой учуяв, обернулся и сказал тихо так:
- Кто из вас смел, веди меня к оврагу! Что, струсили? Нет, значит средь вас смелого?
- Я поведу, - нашелся один, - Только ты за плечо меня не трожь. Давай палку!
Вот так и пошли. Малой – впереди, за ним слепец, а следом уже и вся ребячья гурьба.
Приходят они к ветхому сараюшке. Темно в нём и сыро. По земляному полу ветер сквозняком юлит. В углу глиняный кувшин с водой, надтреснувший, грязный. Еще полова сухая в другом углу.
- Дядь, а что, нет у тебя никого что ли? - любопытствуют.
- Кому я такой годен? Здоров был и то.…
- Как это дядька?
- Да вам это ни к чему!
- Ну, все ж, а кто тебя разобидел?
- Прежде всех Лушка, а после Бархатная злодейка!
Ребятам диво: Злодейка бархатная. Расскажи, дядь, кто такая?
- Это долго!
- А ничего, что долго. Мы у тебя останемся. Нас мамки искать не будут!
- Ну, раз так, слушайте. Прежде чем про Бархатную злодейку слово сказать, надо вам наперед узнать, что был я с малых лет в руднике саночником. Работа скотская. Таскал я деревянный ящик на полозьях. Бывало скользишь на месте, упираешься, а он не идет. В ящике пудов до пяти угля накидано. Чтоб не скользить, присобачил я к своей обувке подковы. Полегче чуток стало. Прозвали меня на руднике "подкованным". Смеяться стали. Надо еще сказать, что пропащими людьми были саночники, девки за них замуж не шли. Что от них толку? Ни детей, ни достатка. Одна грыжа! Была на руднике одна юница. Лушка. Я ей говорю как-то: Лушенька, мне без тебя пусто! А она мне: недолговечен ты! - И в смех надо мной.
Бросил я тогда сани. Проклял я их и думаю себе: где бы в шахте такую работенку сыскать, чтоб и рискованна была, и чтоб платили за неё добрый заработок, - чтоб или грудь в крестах, или голова в кустах.
Прознал я случайно, что держит при себе штейгер людишек и что люди те большие знатоки рудничных воздухов. Ведомо им где, из каких породных и угольных трещин выходит газ гремучий взрывом опасный. Где стоит скопище угарное, от коего уснуть может и не проснуться человек. Знают они где, в каких местах под землей двери вентиляционные ставить, как управлять воздушной струёй, куда пустить через кроссинг, то ли в обходную, то ли еще каким манером. Хитрющая наука!
Но всего опасней было у них дело, когда шли они гремучий газ выжигать. Тут надобно еще знать каково его скопище. И коварен он к тому ж. Нет у него ни запаху, ни цвету, вот, поди, угадай! Тут только Лампа Вольфа выручить может. Ежели фитиль меркнет, значит газа много. Тяжел этот газ и сбирается всегда внизу у почвы. Замерщики это дело знают!
Вот решился я, значит, на это дело пойти! Прихожу к штейгеру, говорю:
- Возьмите! - А он мне.
- Возьму, говорит, коли Ковригин не прочь!
К Ковригину не подступиться. Закоренел в выпивке. На язык остер, с приговорками. Похабных словес выразитель. Взгляд – будто у прозорливца. Око сверлящее. Космат и грязен. Глянул он на меня, значит, и говорит:
- В артель желаешь? Возьму, коли на один мой вопрос, ответ дашь. Ты про итальянку и Макария слыхивал?
- Не слыхивал!
- Ну, в разе таком, поди козе под хвост! Брысь!
Предстаю это я сызнова перед штейгером и чуть не плачу: не берет Ковригин. Измывается, про итальянку и Макария пытал. Блудодеи небось какие? А? Штейгер смеется хитро: итальянка и Макарий – это прозвище наибольших шахт, где от взрыва множество люду побило.
- Ах, вот оно что, - чешу затылок. - Откель же мне знать?
Через две недели подступил к Ковригину снова:
- Возьми в артель! - Молю.
- Возьму с нашим двойным удовольствием, коли на мой вопрос, ответ дашь:
- Скажи, кто таков гремучий дедушка и бархатная злодейка?
- Не ведаю, не знаю – блею я тихо.
А он опять:
- Брысь козе под хвост! - Прогнал за незнание.
Мудреная штуковина – думаю себе, однако надо то ума прибавлять!
Подкатывается это ко мне как-то Николай – Ковригинский артельщик.
- Паря выпить найдется? - Взял я ему шкалик. Он мне:
- Слыхал, к нам в артель хочешь?
- Хочу!
- Не выйдет!
А чего так:
- Без царя ты!
- Без какого царя?
- У всякого человека в голове умишку надлежит быть!
- Вот этот умишко царем прозывается. Ты не гляди, что оборванцы мы и пьяницы. Вот я, к примеру, в ученье чуток не дошёл, а Ковригин – тот учен весьма, только выпал из разряду.… Понял? То-то!
Поплелся я к вечеру с тоски за околицу. Там болотце было. Сижу этак без дум. Гляжу – синее облако над болотом заходило. Метнулось туда – сюда и уплыло, Я бежать. В испуге говорю соседу:
- Над болотом синее облако! Страх!
Сосед смеется:
- Дурашка! Газ это! Болотный. Его и в шахте много. И в погребах.
В день воскресный иду мимо лавки. Гляжу, Ковригин стоит. Навеселе.
- Эй, подкованный! - кричит. Это мне-то. Подхожу и уже робею.
- В артель уже не желаешь? - смеется. Я молчу. А он:
- Над болотом голубое,
Проплывает к лешим в гости.
В шахте, коль узришь такое –
Належишься на погосте.
- Что это, а?
- Газ это болотный, - бросаю я и шагаю себе дальше, будто не хочу с ним и знаться.
- Постой! - кричит он мне вдогонку. - Завтра, что б был у меня при полном рабочем параде! Ишь ухо! Ну, ухо!…
Явился я на наряд еще засветло. Сидят артельщики рядком. Все трезвые как стеклышки. Сурьезные будто в храме. Ковригин на меня указал и говорит:
- Вот у нас новенький. Будет он нашему ремеслу обучаться, а покудова в понятие войдет - таскать ему струмент, деготь и факела!
Напялили мы на себя овчинные кожухи навыворот и водой мех омочили – так положено углежогам, чтоб огонь тела не достал. Опустились в шахту. Приходим к восточной лаве. Тут проходчики рамок на сорок ее опередили, значит тупиковый забой образовался. Стали газ замерять. Есть! Тут забегал, заметался Ковригин. Приглядывается ко всему, воздух в себя втягивает.
- Чего это он? - допытываюсь я.
- А это он бархатную злодейку ищет, да кажись нет ее тут.
- Нету! Нету! - кричит Ковригин - Запаливай жупел!
- Ну, с богом! - сказал еще один артельщик. Достал икону с ликом заступницы. Все перекрестились. Поднес я навстречу фитильку факел и он весело осветил выработку. Побежал быстренько Ковригин с огнем к груди забоя и стал пырять им в разные укромные места. Вдруг родилось синее облачко и медленно поплыло прямо на меня, мигом раздвоилось и запрыгало у моих ног.
Потом отовсюду стали как зайцы выпрыгивать облачки поменьше. Поиграют и погаснут.
- Держи его, держи! - весело кричит мне Ковригин.
- Лови огневца! Он еще немного походил по забою с факелом. Синие огоньки больше не появлялись.
- Давай! - крикнул он Николе. Тот поднес к нему кожаный мешок с водой, и главный артельщик шваркнул в него факел. Все было кончено. Опять стало темно.
- Ходу! - скомандовал старшой, нам еще на Куцый и Дроновский поспеть надо! Это пласты так назывались угольные. На другом крыле шахты, все повторилось в точности. Сели передохнуть. Я Николая в бок толкаю:
- Про бархатную злодейку когда скажешь?
- У Ковригина ухо чуткое:
- Да расскажи ты ему! - говорит.
- Сейчас самый раз!
- Иди сюда, - зовет Николай. - Видишь верхняк? А на верхняке что? - угольная пыль. Вот она и есть!
- Злодейка? - дивлюсь я. - Ну, не чаял я,... а злодейство-то её где?
- Так вот - объясняет Никола, - когда воздушная струя развеет эту пыль, упаси боже ей огня!
- Рванет! От взрыва пыли подымается еще больше - тогда вторая волна будет покрепче первой, и так до той поры, пока над стволом не рухнет копер. Вот тебе и бархатная злодейка! Проживает она не только в шахтах, но также на мельницах, в амбарах - в тех местах, где пыль водится. Понял?
- Понял. А гремучий дедушка, это кто?
- Газ это! Только без воздуха не страшен он. Страшен, когда в воздухе рассеян. Тоже рвет – не дай бог!
…Так и пошли дни за днями. Приноровился я к работе. Многое узнал и понял. Лушка податлевее стала. Обжениться уже хотели, да беда пришла.
Как то штейгер говорит:
- А что, Ковригин, давненько на Алмазном пласту не жгли? Надо бы поглядеть! Это в отработке, что за Матвеевским ходком. Не дай бог, кто забредет туда, да искру сотворит! Хоть далече, а сходить глянуть надо:
- А ежели заложить выработку, да глиной затолочь?
- Это долго и дороговато, - отвечает начальник.
Пошли. Идем мы, где пригинаемся, а где и вовсе ползком. Местами почва вздулась. Сверху белым-бело от шахтного гриба, что на гнилой древесине растет, воздух тяжел, влажен. Душно. Присели отдохнуть, в сон потянуло. Николай ворот рубахи расстегнул. Ковригин глядит на меня и усмехается. - Ты чего, дядька? - А он - А ты чего? Тут все рассмеялись ни с того, ни с сего. Хохот поднялся. Смеются все, а от чего и сами не знают. Я заливаюсь пуще всех, аж слезы пошли. Идем дальше хохочем, до того смешно и радостно на душе.
В тупиковой выработке стали газ замерять. Тут старшой и говорит весело так: - Вроде бы тень какая была.…
Николай поддакнул: А мне отзыв был!
- Что это? - думаю я гадательно - И мне, будто кто в уши песню поет голосливо так.…
Закавыка! Разожгли факел. Поднесли его к низу. Тут-то оно и пыхнуло, да так, что ослепило и отбросило.
Помню, как Ковригин закричал тоскливо: Ловушка, братцы!
Не силен был взрыв, но пожар был добрячий. Как выбрались уже не помню, пер меня на себе Петрович, тот что икону носил. Ковригина с Никитой так и не нашли. Глубока их могила!
Распытывало нас начальство: что мол, и как? Без утайки рассказали мы все до мелочи. И про то, как смех нас разобрал перед пожаром.
- На веселящий газ вы напали – вот он вам рассудок и затмил. Понюхали!
Дали тогда мне за увечье пятнадцать рублей. Лушка с другим сошлась, а я вот теперь маюсь.
Говорили донбасские старожилы, что после того случая перестали в шахтах газ жечь. Даже на мелких, которые в те времена «Мышеловками» звались.
Щербаковские угольные рудники, те, что на окраине старой Юзовки были, сейчас мало кто помнит. Однако в былое время у тех мест, где курятся перегорая в багровую ярь породные отвалы кипела жизнь. В землянках и в каютах ютились гагаи – бедный шахтерский люд.
Заладился к их землянкам верзила-христарадник. Бог весть откуда и взялся. Лицом больно уж страшен. Вместо глаз – бельма. Образ потыкан то ли оспой, не то ещё чем. Синий весь. К тому ж хром на ногу. Ходит этот увечный от землянки к землянке и хлеба просит.
Ребятишки над ним потешаются и всякий лягнуть его норовит. Не по душе им страшной. Один, который побойчее говорит:
- Не подглядеть ли нам, где он ночует? Сговорилась ватажка и ходу за ковылякой. А тот, малолеток за собой учуяв, обернулся и сказал тихо так:
- Кто из вас смел, веди меня к оврагу! Что, струсили? Нет, значит средь вас смелого?
- Я поведу, - нашелся один, - Только ты за плечо меня не трожь. Давай палку!
Вот так и пошли. Малой – впереди, за ним слепец, а следом уже и вся ребячья гурьба.
Приходят они к ветхому сараюшке. Темно в нём и сыро. По земляному полу ветер сквозняком юлит. В углу глиняный кувшин с водой, надтреснувший, грязный. Еще полова сухая в другом углу.
- Дядь, а что, нет у тебя никого что ли? - любопытствуют.
- Кому я такой годен? Здоров был и то.…
- Как это дядька?
- Да вам это ни к чему!
- Ну, все ж, а кто тебя разобидел?
- Прежде всех Лушка, а после Бархатная злодейка!
Ребятам диво: Злодейка бархатная. Расскажи, дядь, кто такая?
- Это долго!
- А ничего, что долго. Мы у тебя останемся. Нас мамки искать не будут!
- Ну, раз так, слушайте. Прежде чем про Бархатную злодейку слово сказать, надо вам наперед узнать, что был я с малых лет в руднике саночником. Работа скотская. Таскал я деревянный ящик на полозьях. Бывало скользишь на месте, упираешься, а он не идет. В ящике пудов до пяти угля накидано. Чтоб не скользить, присобачил я к своей обувке подковы. Полегче чуток стало. Прозвали меня на руднике "подкованным". Смеяться стали. Надо еще сказать, что пропащими людьми были саночники, девки за них замуж не шли. Что от них толку? Ни детей, ни достатка. Одна грыжа! Была на руднике одна юница. Лушка. Я ей говорю как-то: Лушенька, мне без тебя пусто! А она мне: недолговечен ты! - И в смех надо мной.
Бросил я тогда сани. Проклял я их и думаю себе: где бы в шахте такую работенку сыскать, чтоб и рискованна была, и чтоб платили за неё добрый заработок, - чтоб или грудь в крестах, или голова в кустах.
Прознал я случайно, что держит при себе штейгер людишек и что люди те большие знатоки рудничных воздухов. Ведомо им где, из каких породных и угольных трещин выходит газ гремучий взрывом опасный. Где стоит скопище угарное, от коего уснуть может и не проснуться человек. Знают они где, в каких местах под землей двери вентиляционные ставить, как управлять воздушной струёй, куда пустить через кроссинг, то ли в обходную, то ли еще каким манером. Хитрющая наука!
Но всего опасней было у них дело, когда шли они гремучий газ выжигать. Тут надобно еще знать каково его скопище. И коварен он к тому ж. Нет у него ни запаху, ни цвету, вот, поди, угадай! Тут только Лампа Вольфа выручить может. Ежели фитиль меркнет, значит газа много. Тяжел этот газ и сбирается всегда внизу у почвы. Замерщики это дело знают!
Вот решился я, значит, на это дело пойти! Прихожу к штейгеру, говорю:
- Возьмите! - А он мне.
- Возьму, говорит, коли Ковригин не прочь!
К Ковригину не подступиться. Закоренел в выпивке. На язык остер, с приговорками. Похабных словес выразитель. Взгляд – будто у прозорливца. Око сверлящее. Космат и грязен. Глянул он на меня, значит, и говорит:
- В артель желаешь? Возьму, коли на один мой вопрос, ответ дашь. Ты про итальянку и Макария слыхивал?
- Не слыхивал!
- Ну, в разе таком, поди козе под хвост! Брысь!
Предстаю это я сызнова перед штейгером и чуть не плачу: не берет Ковригин. Измывается, про итальянку и Макария пытал. Блудодеи небось какие? А? Штейгер смеется хитро: итальянка и Макарий – это прозвище наибольших шахт, где от взрыва множество люду побило.
- Ах, вот оно что, - чешу затылок. - Откель же мне знать?
Через две недели подступил к Ковригину снова:
- Возьми в артель! - Молю.
- Возьму с нашим двойным удовольствием, коли на мой вопрос, ответ дашь:
- Скажи, кто таков гремучий дедушка и бархатная злодейка?
- Не ведаю, не знаю – блею я тихо.
А он опять:
- Брысь козе под хвост! - Прогнал за незнание.
Мудреная штуковина – думаю себе, однако надо то ума прибавлять!
Подкатывается это ко мне как-то Николай – Ковригинский артельщик.
- Паря выпить найдется? - Взял я ему шкалик. Он мне:
- Слыхал, к нам в артель хочешь?
- Хочу!
- Не выйдет!
А чего так:
- Без царя ты!
- Без какого царя?
- У всякого человека в голове умишку надлежит быть!
- Вот этот умишко царем прозывается. Ты не гляди, что оборванцы мы и пьяницы. Вот я, к примеру, в ученье чуток не дошёл, а Ковригин – тот учен весьма, только выпал из разряду.… Понял? То-то!
Поплелся я к вечеру с тоски за околицу. Там болотце было. Сижу этак без дум. Гляжу – синее облако над болотом заходило. Метнулось туда – сюда и уплыло, Я бежать. В испуге говорю соседу:
- Над болотом синее облако! Страх!
Сосед смеется:
- Дурашка! Газ это! Болотный. Его и в шахте много. И в погребах.
В день воскресный иду мимо лавки. Гляжу, Ковригин стоит. Навеселе.
- Эй, подкованный! - кричит. Это мне-то. Подхожу и уже робею.
- В артель уже не желаешь? - смеется. Я молчу. А он:
- Над болотом голубое,
Проплывает к лешим в гости.
В шахте, коль узришь такое –
Належишься на погосте.
- Что это, а?
- Газ это болотный, - бросаю я и шагаю себе дальше, будто не хочу с ним и знаться.
- Постой! - кричит он мне вдогонку. - Завтра, что б был у меня при полном рабочем параде! Ишь ухо! Ну, ухо!…
Явился я на наряд еще засветло. Сидят артельщики рядком. Все трезвые как стеклышки. Сурьезные будто в храме. Ковригин на меня указал и говорит:
- Вот у нас новенький. Будет он нашему ремеслу обучаться, а покудова в понятие войдет - таскать ему струмент, деготь и факела!
Напялили мы на себя овчинные кожухи навыворот и водой мех омочили – так положено углежогам, чтоб огонь тела не достал. Опустились в шахту. Приходим к восточной лаве. Тут проходчики рамок на сорок ее опередили, значит тупиковый забой образовался. Стали газ замерять. Есть! Тут забегал, заметался Ковригин. Приглядывается ко всему, воздух в себя втягивает.
- Чего это он? - допытываюсь я.
- А это он бархатную злодейку ищет, да кажись нет ее тут.
- Нету! Нету! - кричит Ковригин - Запаливай жупел!
- Ну, с богом! - сказал еще один артельщик. Достал икону с ликом заступницы. Все перекрестились. Поднес я навстречу фитильку факел и он весело осветил выработку. Побежал быстренько Ковригин с огнем к груди забоя и стал пырять им в разные укромные места. Вдруг родилось синее облачко и медленно поплыло прямо на меня, мигом раздвоилось и запрыгало у моих ног.
Потом отовсюду стали как зайцы выпрыгивать облачки поменьше. Поиграют и погаснут.
- Держи его, держи! - весело кричит мне Ковригин.
- Лови огневца! Он еще немного походил по забою с факелом. Синие огоньки больше не появлялись.
- Давай! - крикнул он Николе. Тот поднес к нему кожаный мешок с водой, и главный артельщик шваркнул в него факел. Все было кончено. Опять стало темно.
- Ходу! - скомандовал старшой, нам еще на Куцый и Дроновский поспеть надо! Это пласты так назывались угольные. На другом крыле шахты, все повторилось в точности. Сели передохнуть. Я Николая в бок толкаю:
- Про бархатную злодейку когда скажешь?
- У Ковригина ухо чуткое:
- Да расскажи ты ему! - говорит.
- Сейчас самый раз!
- Иди сюда, - зовет Николай. - Видишь верхняк? А на верхняке что? - угольная пыль. Вот она и есть!
- Злодейка? - дивлюсь я. - Ну, не чаял я,... а злодейство-то её где?
- Так вот - объясняет Никола, - когда воздушная струя развеет эту пыль, упаси боже ей огня!
- Рванет! От взрыва пыли подымается еще больше - тогда вторая волна будет покрепче первой, и так до той поры, пока над стволом не рухнет копер. Вот тебе и бархатная злодейка! Проживает она не только в шахтах, но также на мельницах, в амбарах - в тех местах, где пыль водится. Понял?
- Понял. А гремучий дедушка, это кто?
- Газ это! Только без воздуха не страшен он. Страшен, когда в воздухе рассеян. Тоже рвет – не дай бог!
…Так и пошли дни за днями. Приноровился я к работе. Многое узнал и понял. Лушка податлевее стала. Обжениться уже хотели, да беда пришла.
Как то штейгер говорит:
- А что, Ковригин, давненько на Алмазном пласту не жгли? Надо бы поглядеть! Это в отработке, что за Матвеевским ходком. Не дай бог, кто забредет туда, да искру сотворит! Хоть далече, а сходить глянуть надо:
- А ежели заложить выработку, да глиной затолочь?
- Это долго и дороговато, - отвечает начальник.
Пошли. Идем мы, где пригинаемся, а где и вовсе ползком. Местами почва вздулась. Сверху белым-бело от шахтного гриба, что на гнилой древесине растет, воздух тяжел, влажен. Душно. Присели отдохнуть, в сон потянуло. Николай ворот рубахи расстегнул. Ковригин глядит на меня и усмехается. - Ты чего, дядька? - А он - А ты чего? Тут все рассмеялись ни с того, ни с сего. Хохот поднялся. Смеются все, а от чего и сами не знают. Я заливаюсь пуще всех, аж слезы пошли. Идем дальше хохочем, до того смешно и радостно на душе.
В тупиковой выработке стали газ замерять. Тут старшой и говорит весело так: - Вроде бы тень какая была.…
Николай поддакнул: А мне отзыв был!
- Что это? - думаю я гадательно - И мне, будто кто в уши песню поет голосливо так.…
Закавыка! Разожгли факел. Поднесли его к низу. Тут-то оно и пыхнуло, да так, что ослепило и отбросило.
Помню, как Ковригин закричал тоскливо: Ловушка, братцы!
Не силен был взрыв, но пожар был добрячий. Как выбрались уже не помню, пер меня на себе Петрович, тот что икону носил. Ковригина с Никитой так и не нашли. Глубока их могила!
Распытывало нас начальство: что мол, и как? Без утайки рассказали мы все до мелочи. И про то, как смех нас разобрал перед пожаром.
- На веселящий газ вы напали – вот он вам рассудок и затмил. Понюхали!
Дали тогда мне за увечье пятнадцать рублей. Лушка с другим сошлась, а я вот теперь маюсь.
Говорили донбасские старожилы, что после того случая перестали в шахтах газ жечь. Даже на мелких, которые в те времена «Мышеловками» звались.
Евгений Коновалов
Коментарів 3