Перед смертью солнца
Любить – это не значит смотреть
друг на друга, любить – значит
смотреть в одном направлении.
(Антуан де Сент-Экзюпери).
Сегодня моё сознание рвётся в стратосферу, а ноги послушно плетутся рядом с женой. Вопреки кажущейся безропотности духа, душа всё же ликует – обычное дело, потому что, в эти минуты, весь мир преклоняет передо мною колено в глубокой зависти из-за моей независимости к похмельному синдрому. Но это – сегодня, а вчера… Вчера я не наслаждался радостью застольной жизни. Я… страдал. За каких-то злосчастных пятнадцать-двадцать минут, работа и семья стали не так важны, все существующие условности, с которыми я мирно уживался, переместились на второй план. Вчера лопнул ещё один старый добрый миф о человеческой доброте и красоте, согревавший мою душу добрых четыре десятка лет, и я… напился вдрызг, в стельку, без явной, казалось, на то причины для окружающих.
«Было бы счастье, да несчастье помогло». Вчера, чтобы «убить» время в автобусе, я купил еженедельник «Бульвар Гордона» (фев. 2006 г., №8). Из-за материала о французском артисте, сколько монументов рухнуло в одночасье со своих пьедесталов! Мощные и непоколебимые, точно Колосс Родосский, они, к окончанию чтения статьи, были повергнуты в прах.
Ах, Гордон, Гордон!
Мой идеал мужчины, взятый на вооружение, в далёкой юности, из французских фильмов, потерпел жестокое фиаско. В одно мгновение, с помощью Гордона, кумир «расплавил» моё сознание, подобно солнечным лучам, обрушившимся на медузу, вытащенную ради шутки из воды. Ах, как больно осознавать, что Жан, легко фехтующий во славу короля, оказался Жаннет! Лучше бы он фехтовал, с такой же легкостью, другой шпагой во славу мужского племени Франции.
Ах, старая добрая Франция, против воли, отдающая своих лучших детей в лоно порока, кто же тебя поймёт всем сердцем, если ни я!
О, Франция моя! Ещё часок пройдёт – я больше протрезвею, и гораздо лучше сумею постичь тебя. Сейчас меня ведут за руку в «Паспортный стол». Жена меня сегодня взяла с собой – на всякий случай, чтобы не пропал, а то ведь пьянка без причины – факт очень и очень подозрительный. Да, она сердита. Вряд ли смогу ей объяснить, да и захочет ли она осмыслить, что глаза меня обманывали всю жизнь, когда я старался походить на своего героя. Рассказать бы ей о том, далёком счастливом отрезке детства, когда я, мальчиком, скакал на деревянном коне, фехтовал сухой вишнёвой палкой, прыгал с высокого забора – в моём воображении – с крепостной стены. А в это время моего героя «имели и в хвост, и в гриву». Как ей объяснить, чтобы мои губки не выражали строгость и неудовольствие? Попробовать гвоздику купить? Какая гвоздика, если Франция в душу плюнула! Мой славный капитан королевских мушкетеров…
В десятилетнем возрасте я знал, кто такие Ланселот и Айвенго. Через пару лет Жан Маре, в роли мушкетера, наполнил мою душу отвагой, благородством и иными чистыми порывами. Я смотрел на экран старенького «Рекорда», и завидовал звону серебряных шпор, свисту, рассекающей воздух, как молния, ловкой шпаге Жана, никогда не залеживающейся в ножнах, его рыцарской учтивости, с неизменной улыбкой: «Иду на «Вы!».
Однажды, лет сорок тому назад, я взобрался перед закатом солнца на террикон, и смотрел на запад, где бывший узник замка Иф настойчиво мстил своим врагам – моим врагам. Мстил славный Жан Маре. На вершине рукотворной горы, я, в одиночестве, упивался мыслями о неминуемом возмездии. Порой хотелось мне оказаться рядом с ним, на таком же великолепном гарцующем скакуне, и поспешить на помощь жертвам коварного Ришелье. Снова и снова я пытался помочь спасти остатки ордена тамплиеров. А в это время моего героя на другом конце Европы напяливали, будто девчонки во втором классе материю на пяльцы.
Крайне злую шутку сыграла сама история Франции с моим кумиром! Если бы Дюма, роясь в архивах, не нашёл несколько листков пожелтевшей бумаги, тогда не был бы воссоздан образ славного капитана мушкетеров. И тогда проклятый режиссёр не научил бы неправильной любви гасконца Д`артаньяна – всеобщего любимца. Необыкновенно удивительная, по своей мерзости, картина… Старое дряблое тело настойчиво обвивается вокруг стройного молодого юноши, прикрываясь соблазнительной мантией из красивых нежных насыщенных слов о предначертанной роли их, двух мужчин, в великом искусстве кинематографа. А за бархатными портьерами, в темноте: раздражающая возня, режет слух тяжёлое ритмичное дыхание. И громом среди ясного неба звучит чей-то чужой доверительный шепот режиссёру на ушко: «Уступи». – «Я не могу. Я люблю его».
Старинные родовые замки с неприступными башнями, обвитые диким виноградом, желанный вкус бургундского вина и изысканной кухни южных провинций, живописные долины растаяли для меня, словно утренний туман над Сеной. Спаси, о Боже, Францию и страстного гасконца!
Был у меня в детстве ещё один любимчик – Жюль Верн. Страшно подумать, что мой второй герой-француз мог вдруг оказаться не Жюлем, а Жюльетой. Ух, французские оборотни со своими интригами…
А если, отыскав нужную точку опоры, постараться немножко вникнуть в суть проблемы, и навязать мысли правильное направление? Жюльета остаётся Жюлем, но, поразмыслив над его творчеством, тогда напрашиваются вопросы, в свете разных французских штучек: почему автор так долго и настойчиво крутился вокруг пятнадцатилетнего капитана? А капитан Немо? Зачем он держал своих пленников на борту судна, совращая среднестатистического француза сокровищами морского дна? Отож!! Здесь затворникам уж верно не поможет магия со своей заговоренной травой, и пассами заколдованными вениками.
Мы, живя в центре Европы, умиляемся людьми, живущими на краю нашего континента, этой атлантической Хацапетовки:
- Ах, Париж! Ах, … поля! Ах, … башня!
Да они же женщин любить не умеют! Или не могут??! У их мужиков «башни» посрывало по самый фундамент – любят друг дружку, как попало и куда попало. Просто парадокс! Все они там, за границей, живут с подпорченными мозгами.
Ах, как же ей объяснить, что Гордон своим «Бульваром» нанёс мне неизлечимую рану, и теперь она будет кровоточить до конца дней моих! Сколько же лет мне теперь жить с изнасилованным сознанием? 10? 20? 50? Почему человечество не заметило, когда мир начал переворачиваться? Я – мгновение в вихре времени, в этом неразгаданном нами действии, именованным человеческой жизнью. Оно постоянно и неуловимо. Мы отвыкли от избитых фраз, гласящих о времени и камнях. Человечеству, особенно моему народу, сегодня (короткий отрезок времени – ни в коем случае нельзя путать с «завтра») усиленно прививается восприятие новой формы времени – «пришло время думать». Услышав очередную модную фразу, остаётся только покачать головой. Некто, сдав устный экзамен на зрелость, пытается уверить нас, что он (она, оно) изменился, и теперь его мышление находится на новом уровне развития…. В силах ли мы распутать бесконечный клубок лжи, окружающий нас?
С болью в сердце, и неожиданно пришедшими странными мыслями, я подходил к паспортному отделению, расположенному в здании РОВД. Жена вошла вовнутрь, а я, взявшись за ручку двери, скосил глаза на две бумажные полоски, с объявлениями, приклеенными справа от двери, и… остался на свежем воздухе. При первом взгляде на два светлых пятна, я интуитивно почувствовал таящуюся опасность в этих небольших листках в клеточку. Быстро прочитав оба текста, я понял всю бессмыслицу моих последних рассуждений о нашем бытии, потому что пришло другое время. Время… Остановившееся время. Я стоял и испытывал неловкое щемящее чувство груза ответственности, за посредничество между грешной планетой, не способной перевоспитать доверчивых землян, и… Солнцем. Конгресс правительств мира, боги – все стало ненужным, и ушло на задний план. Только я и оно, терпеливо дающее ещё один шанс последнему витку цивилизации, потому как не в силах смотреть, в кого превращаются ростки разумной жизни. Небесное светило, на вверенном ему участке Млечного Пути, решает тяжёлую задачу о дальнейшей судьбе Космоса. И сегодня оно не имеет права выпустить за пределы своей галактики бациллу, носящую чересчур гордое имя – человек. Солнце уже давно подумывает о самоубийстве из-за ущемлённого самолюбия – за спиной вызревших амёб стоит смерть всему Космосу. У него нет права на ошибку. Именно сейчас мне кажется: сделай я шаг в сторону, или произнеси неугодное светилу слово, и тогда наступит первозданный Хаос. Завтра, возможно, всё будет по другому, но сегодня…
Печатные буквы с ближней бумажки лаконично предлагали: «Продам скрипку. ¾, целую, тел...». Скрипка – целая? Или целует за то, что купят ту, недоделанную, потому как не поднимется рука просто взять и выбросить в никуда частицу нашего внутреннего духовного мира. Целая? Опять же – не целованная, т. е. ни разу не игранная? В том смысле, что на ней не играли, и она даже не настроенная.
Странные всё-таки объявления в таком месте. Я имею в виду не то количество людей, могущих прочитать, и не понять на листике бумаги чей-то вопль души, или заманчивое предложение, а то учреждение, которое находится за неприступной каменной стеной.
Второе извещение вначале показалось мне более щадящим: «В горотдел на работу на младшие командирские должности требуются юноши до 30 лет» (дословно).
При произношении слова «юноша», у нас возникает образ молодого паренька с румянцем, еле пробивающимся пушком, не целованного, при каждом мало-мальски фривольном намёке, сразу заливающемся пунцовой краской.
Эту красочную картину нужно только представить перед своими глазами… Пришёл наниматься на работу в милицию юноша, двадцати девяти с половиной лет от роду. Стоит навытяжку в кабинете начальника, или в отделе кадров. Взгляд – дикий, блуждающий, оттого видно, что юноша-то – не целованный. Пройдёт всего полгода, и в его жизни начнётся совершенно иной отсчёт времени, всё будет по-другому. К неописуемой радости заинтересованных лиц, он станет мужчиной в свои тридцать лет, там, за стеной, ему обязательно помогут. Мысль о юношах, готовящихся перейти в следующую фазу – мужественности, не даёт мне покоя, и одновременно ставит подножку, выбрасывая нужные слова из собственного лексикона.
Я вижу перед собою на стене не просто приклеенный клочок бумаги с информацией о приёме на работу. Я умею читать между строк. Меня смущает не тот прискорбный факт, что чьего-то очаровательного сына ждут с нетерпением ряды МВД. В моей душе всё кипит от глубокого возмущения по поводу бестактной формы, зазывающей на работу в эти самые… органы.
В надежде успокоиться, я «стрельнул» сигарету у проходящего знакомого. Делая глубокие затяжки, продолжал стоять, сверля глазами злополучное объявление. Осмысление хаотического нагромождения информации, обрушившейся на меня в течение суток, привело к неоспоримой и обжигающей мысли:
- Сначала, в одном из многочисленных кабинетов, родилось желание, потом было слово, давшее патологию, рвущуюся наружу из-за зарешеченных окон и окованных дверей. И если люди в форме равнодушно проходят мимо этого прогремевшего страстного призыва, тогда получается, что человеческий разум покинул кабинеты. Отбросив в сторону прежние представления о тех, кто даёт подобные неназойливые объявления, и, взяв на вооружение сведения, почерпнутые из него, мы теперь, под определённым углом, сможем рассмотреть, что это здание находится в центре абсолютной непрерывности потока новой философии. Это явно не порождение искусственного разума. Скорее всего, мы стали свидетелями управляемого синтеза «шизосферы» и «Идиота» Достоевского.
Из-за хаоса смешавшихся в единое целое множества новоявленных мировоззрений, обрушившихся на нас в течение последних полутора десятка лет: настало время, когда мы должны переосмыслить, что ещё, кроме образования и здоровья, необходимо дать своим сыновьям, вступающим во взрослую жизнь? В нашем настрадавшемся обществе стала более видимой граница между верующими и колеблющимися с одной стороны, и с другой – зазывалами юношей, нашедшими не пыльную работу за неприступной стеной. Вот уж кто-то действительно свил себе гнёздышко в укромном месте, да в таком, что и грех подумать! В некоторых странах народное ополчение называли милицией. Хорош ополченец – сидит у всех на виду, и ласково, с доброй улыбочкой зазывает к себе румяненьких юношей… Что же победит в этой вечной битве – порок или целомудрие юноши? И будет ли чувствовать себя счастливчиком будущий обладатель сержантских погон, которому судьба преподнесёт очередной сюрприз? Ведь секс со стариком может унизить!
Говорят – свобода и демократия пришли на нашу землю. Время улыбнулось, пошутило, и помчались фейерверком по жизни красивые, роскошные, и не очень, женщины, порочные и безумные в неистовой страсти и желаниях. Коснулись крылышком перемены и нас – вот, теперь юношей зазывают. Не зазывают – не стесняясь, бьют в колокола – свобода. Незаметно, вместе с долгожданной свободой, подкрался год Шариковых. И, очевидно, в этом причина, почему хорошие стражи порядка нервы свои убивают, кровь проливают в борьбе с организованной преступностью, а эти – юношей зазывают…
Напрашивается резонный вопрос: почему на работу, за каменную стену, берут только не целованных юношей? Да не издеваюсь я!! Ко мне не может быть претензий. Ведь не я писал в объявлении: «Юноши до 30 лет»!
Сможет ли мой город, в таком случае, противостоять проснувшемуся слепому животному инстинкту, пытающемуся вырваться из-за высоких каменных стен? Бесспорно, но только, когда умрёт солнце!
Дверь паспортного стола медленно открылась – вышла жена. Глянула на меня, на солнце в зените, и её лицо расцвело в улыбке:
- Ну, накурился?
Я молча протянул руку, помогая ей сойти с высокого крыльца…
P. S. Я пишу с малой частью откровения, но медленно, так как знаю, что многие там, за каменным забором, читают не очень быстро. И если всё-таки случится непредвиденное обстоятельство – Бог спасёт Францию, то кто тогда спасёт нас от нашей милиции?!
06.04.2008 г.
