Что есть истина
ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА
(литературно-философская версия)
1.
...Когда занемевшее, распятое на древесах тело стало уже бесчувственным, Иисус понял: боль еще не есть главное страдание. Теперь его поразила смертная жажда. Она была необъятной, как небо, и томительной, какой бывает только горячая бредовая мука.
Под ним, внизу копошился народ, но он уже не глядел на это копошение, потому что не хотел возвращаться к нему мысленно.
Некоторое время назад в него вошла догадка, открывшая ему еще одно знание о ЧЕЛОВЕКЕ. Открылось, что род сей неизбывен в ожесточении, и голод его на мерзость, подобен бездне. Сейчас эти люди захотели умертвить даже Бога, и движителем такого порыва было порочное любопытство: смертен ли Бог?
...О, эта жажда! Иисус даже, кажется, сказал что-то об этом вслух. И тут же пересохшими губами вдруг ощутил тяжелый привкус нагретого солнцем уксуса.
Когда римское копье с губкой отодвинулось в сторону, возникли видения пречистых вод Иордана и Генисаретского озера. Как много в Его жизни было такого, что связано со значением текущей влаги! ... Вот Он, двенадцатилетний левит* из Назарета, глядит, как припал к Авраамову колодцу верблюжий караван. У погонщиков и животных позади пески Иерихонской пустыни, раскаленные каменоломни Ливии, круглые кровли сиреневого Дамаска и сладкие запахи цветущей Галилеи. Люди отряхивают с себя прах караванных путей Коринфа, Сирии и Киликии, Их лица, высушенные зноем, возбуждены видом высоченного поскрипывающего шадуфа, переносящего плескавшуюся воду в шершавые меха и звенящие, как литавры, медные сосуды.
...Его мучительные воспоминания воскресили образ самаритянки, пришедшей к источнику с удлиненной амфорой, какие лепят сихарийские горшечники и уступают по полдюжине за один динар.
...Когда-то в чертог отца Его Иосифа вошел человек, «знающий воду» (так в Иудее называют ценителей) и после разговоров «о духе» заметил, что любой из живущих на треть состоит из воды. Иисус тогда не поверил сказавшему, потому что в тот же день, помогая Иосифу, повредил пилой руку и увидел, как из раны исходила не вода, но кровь.
- Тебе больно?! Больно?! - допытывалась Мать Его Мария, женщина из дома Иоакимова. Какой настороженно-любопытный блеск точили ее глаза, когда поведения первенца были необъяснимы. Впрочем, она наверняка знала, что этот ее мальчик отличим от всех остальных огромным своим любящим сердцем, в котором КТО-ТО не оставил места для зла. Она еще не понимала, хорошо это или плохо, все более и более запутываясь в Моисеевых Заветах, где «око за око» было узаконенной мерой.
- Когда же это впервые началось? - думал Иисус. И вспомнил. То было на третьем году Его бытия на земле. Просыпаясь ночами, Он часто видел какой-то свет дивный, проникающий ниоткуда. Это свечение было так ликующе, как для ребенка материнские сосцы, которые есть крепость и пища, ласка и мирное счастье.
Он помнил свои детские бесхитростные желания, которым было суждено сбываться тут же, без промедления. Вначале Он полагал, что «такое» отпущено всякому, но скоро понял, что все не так. Ему полюбились беседы с ТЕМ, кого не видел, но чувствовал рядом. ЭТО заключалось в виде Иисусова вопроса к НЕМУ в пустоту. Через малое время Его сознание обретало ответ, всегда краткий, схожий на ясную правильную мысль. Но однажды, содрогнулся в догадке о говорящем с ним и о себе. На рассвете исповедался в том Иосифу и родившей Его. Те пали пред Ним, а когда поднялись с колен, увидели в небе немигающий свет звезды. Око творца задумчиво и строго глядело на Спасителя.
2.
На кресте, что возвышался от Него слева, снова по-звериному страшно взвыл распятый человек, требуя от Иисуса избавления от крестной страсти. Он то исступлялся в мольбе, то жестоко проклинал Христа, восклицая:
- Нет, ты не Бог! Не Бог ты, но самозванец! Бог милостив и нетерпим к страданиям! Ты злой, Иисус! Если ты – Бог, то тебе ведь не больно! К чему тебе тогда это представление?! Я ненавижу тебя! Ты родился в хлеву, где испражняются скоты! Твое первое чудо было чудом об увеличена вина для пьяниц! Бродя по Иудее и Палестине, ты ночевал с прокаженными, рабами и мытарями! Теперь ты умираешь на кресте в обществе злодеев и убийц – так ли кончают праведники!?
...И эти слова слышали ненавидящие Его, средь которых родился шипящий смешок, подобный исходу зловонного ветра от чрева больной ехидны.
Иисус узнал их, этих фарисеев из шайки мастеров лукавого красноречия, скопом сшивающихся у синагог. И только Киафа стоял чуть отстранясь и сосредоточенно грыз ноготь указательного пальца.
По правую его руку соседствовал плешивый раб, поспешно поедающий плоды финикийского дерева. Косточек он не разбрасывал, а бережно прятал их в складках продырявленного хитона.
Поодаль, в толпе, у вывороченного мшистого камня рядом с Марией-Матерью Его – стояли Матфей, Иаков Алфеев и Симон Зилот. Их лица были черны и горестны, но Иисус уже не находил в себе сил, чтобы сказать им ободряющих слов.
Да! Конечно же, они напишут и засвидетельствуют миру, как есть и как было! Но Он внезапно загрустил о том, что ученики Его могут не так понять суть происходящего, как не поняли того, что на всех гибельных для евреев вехах рождался Спаситель, каким были Моисей или Давид, поразивший Голиафа. Иисус всегда желал быть похожим на этих великих людей. Он тоже хотел высвободить свой народ из-под пяты римлян, не прибегая к насилию и крови, но сделать это по законам миролюбия, которые принес в мир.
3.
...Временами Он впадал в состояние тихой и безнадежной печали, мучаясь сомнениями, ибо заподозрил в этих сомнениях, что добро в мире должно быть защищено силою; что рука ударяющего по одной и другой подставленной щеке неотвратимо подводит непротивленного к распятию, Он догадывался, что, уходя, оставит человечеству сонм непроясненных вопросов и сожалел, что временами говорил иносказательно, подталкивая этим к вольным толкованиям из мест своих проповедей.
Припомнился упрек, брошенный Ему однажды дерзким человеком. То было близ Ефеса. Ночью. Кочевники грелись у костра, отбрасывающего на лица тоскливые тени. Пелась дальняя музыка, выливающаяся из тростникового орудия, переливчатая и долгая, как тысячелетние шорохи осыпающихся песков. Еврей преломил Христу постную лепешку из египетских семян** и, жуя свою половину, сказал:
- Скажы, равви***, зачем Твоему Отцу понадобились наши жизни? Не Ты ли сказал, что у Отца Твоего обителей много? Не достало ли ему еще того, что у него есть? Бремя людей тяжко, и не смешон ли Адамов грех пред величием дней Ветхого завета и грядущего? Зачем отцу Твоему приятны восхваления, когда стяжать всякое восхваление есть черта из худших?
Тогда Иисус горько смолчал, так же как Он смолчал перед наместником кесаря в Иудее. На вопрос: «Что есть истина?» только отвернул лик к стене. Скажи Он тогда в чем истина, то знание ее разрушило бы у народов всякий смысл жизни.
4.
Он ослабевал с каждой минутой и приближение собственной кончины было бы для Него равносильно избавлению. Иногда, Он глядел вниз и Его взгляд рассеивал безразличие. Там, внизу, у основания креста, люди в доспехах легионеров, сквернословя, делили Его одежду. Толпа что-то кричала, но Он уже не разбирал тех слов по причине поразившей Его глухоты.
Внезапно Иисусом овладело странное состояние отчуждения от плоти. Болевые страдания стали вдруг замещаться чувством необъятной любви ко всему Им виденному. Временами к Его обострившемуся сознанию стали подступать иногда смутные, порою почти осязаемые видения чего-то состоящего из золота, пурпура и лазури. Это было как счастье из ничего, как несказанно сказочный сон, который может присниться только одному человеку из истории земли.
Он ощутил веяние божественной прохлады, исходящей от взмахов чьих-то крыл, невидимых и упругих.
Потом Он взлетел над всеми и вся, и в радостно новом, родившемся у него слухе, возникло неземное:
- Иисус! Иисус!
Но он уже не мог с точностью определить, кого это окликают, Его ли, Иисуса Навина, или Иисуса, сына Сирахова...
__________________________________________________
* Левит (древнееврейское) – подросток, юноша.
** Египетское семя – пшеничное зерно, злак, культура.
*** Равви – учитель.
(литературно-философская версия)
«Небеса проповедают славу Божию, и о делах рук Его вещает твердь.
День дню передает речь, и ночь ночи открывает знание».
18-й псалом Давида
День дню передает речь, и ночь ночи открывает знание».
18-й псалом Давида
1.
...Когда занемевшее, распятое на древесах тело стало уже бесчувственным, Иисус понял: боль еще не есть главное страдание. Теперь его поразила смертная жажда. Она была необъятной, как небо, и томительной, какой бывает только горячая бредовая мука.
Под ним, внизу копошился народ, но он уже не глядел на это копошение, потому что не хотел возвращаться к нему мысленно.
Некоторое время назад в него вошла догадка, открывшая ему еще одно знание о ЧЕЛОВЕКЕ. Открылось, что род сей неизбывен в ожесточении, и голод его на мерзость, подобен бездне. Сейчас эти люди захотели умертвить даже Бога, и движителем такого порыва было порочное любопытство: смертен ли Бог?
...О, эта жажда! Иисус даже, кажется, сказал что-то об этом вслух. И тут же пересохшими губами вдруг ощутил тяжелый привкус нагретого солнцем уксуса.
Когда римское копье с губкой отодвинулось в сторону, возникли видения пречистых вод Иордана и Генисаретского озера. Как много в Его жизни было такого, что связано со значением текущей влаги! ... Вот Он, двенадцатилетний левит* из Назарета, глядит, как припал к Авраамову колодцу верблюжий караван. У погонщиков и животных позади пески Иерихонской пустыни, раскаленные каменоломни Ливии, круглые кровли сиреневого Дамаска и сладкие запахи цветущей Галилеи. Люди отряхивают с себя прах караванных путей Коринфа, Сирии и Киликии, Их лица, высушенные зноем, возбуждены видом высоченного поскрипывающего шадуфа, переносящего плескавшуюся воду в шершавые меха и звенящие, как литавры, медные сосуды.
...Его мучительные воспоминания воскресили образ самаритянки, пришедшей к источнику с удлиненной амфорой, какие лепят сихарийские горшечники и уступают по полдюжине за один динар.
...Когда-то в чертог отца Его Иосифа вошел человек, «знающий воду» (так в Иудее называют ценителей) и после разговоров «о духе» заметил, что любой из живущих на треть состоит из воды. Иисус тогда не поверил сказавшему, потому что в тот же день, помогая Иосифу, повредил пилой руку и увидел, как из раны исходила не вода, но кровь.
- Тебе больно?! Больно?! - допытывалась Мать Его Мария, женщина из дома Иоакимова. Какой настороженно-любопытный блеск точили ее глаза, когда поведения первенца были необъяснимы. Впрочем, она наверняка знала, что этот ее мальчик отличим от всех остальных огромным своим любящим сердцем, в котором КТО-ТО не оставил места для зла. Она еще не понимала, хорошо это или плохо, все более и более запутываясь в Моисеевых Заветах, где «око за око» было узаконенной мерой.
- Когда же это впервые началось? - думал Иисус. И вспомнил. То было на третьем году Его бытия на земле. Просыпаясь ночами, Он часто видел какой-то свет дивный, проникающий ниоткуда. Это свечение было так ликующе, как для ребенка материнские сосцы, которые есть крепость и пища, ласка и мирное счастье.
Он помнил свои детские бесхитростные желания, которым было суждено сбываться тут же, без промедления. Вначале Он полагал, что «такое» отпущено всякому, но скоро понял, что все не так. Ему полюбились беседы с ТЕМ, кого не видел, но чувствовал рядом. ЭТО заключалось в виде Иисусова вопроса к НЕМУ в пустоту. Через малое время Его сознание обретало ответ, всегда краткий, схожий на ясную правильную мысль. Но однажды, содрогнулся в догадке о говорящем с ним и о себе. На рассвете исповедался в том Иосифу и родившей Его. Те пали пред Ним, а когда поднялись с колен, увидели в небе немигающий свет звезды. Око творца задумчиво и строго глядело на Спасителя.
2.
На кресте, что возвышался от Него слева, снова по-звериному страшно взвыл распятый человек, требуя от Иисуса избавления от крестной страсти. Он то исступлялся в мольбе, то жестоко проклинал Христа, восклицая:
- Нет, ты не Бог! Не Бог ты, но самозванец! Бог милостив и нетерпим к страданиям! Ты злой, Иисус! Если ты – Бог, то тебе ведь не больно! К чему тебе тогда это представление?! Я ненавижу тебя! Ты родился в хлеву, где испражняются скоты! Твое первое чудо было чудом об увеличена вина для пьяниц! Бродя по Иудее и Палестине, ты ночевал с прокаженными, рабами и мытарями! Теперь ты умираешь на кресте в обществе злодеев и убийц – так ли кончают праведники!?
...И эти слова слышали ненавидящие Его, средь которых родился шипящий смешок, подобный исходу зловонного ветра от чрева больной ехидны.
Иисус узнал их, этих фарисеев из шайки мастеров лукавого красноречия, скопом сшивающихся у синагог. И только Киафа стоял чуть отстранясь и сосредоточенно грыз ноготь указательного пальца.
По правую его руку соседствовал плешивый раб, поспешно поедающий плоды финикийского дерева. Косточек он не разбрасывал, а бережно прятал их в складках продырявленного хитона.
Поодаль, в толпе, у вывороченного мшистого камня рядом с Марией-Матерью Его – стояли Матфей, Иаков Алфеев и Симон Зилот. Их лица были черны и горестны, но Иисус уже не находил в себе сил, чтобы сказать им ободряющих слов.
Да! Конечно же, они напишут и засвидетельствуют миру, как есть и как было! Но Он внезапно загрустил о том, что ученики Его могут не так понять суть происходящего, как не поняли того, что на всех гибельных для евреев вехах рождался Спаситель, каким были Моисей или Давид, поразивший Голиафа. Иисус всегда желал быть похожим на этих великих людей. Он тоже хотел высвободить свой народ из-под пяты римлян, не прибегая к насилию и крови, но сделать это по законам миролюбия, которые принес в мир.
3.
...Временами Он впадал в состояние тихой и безнадежной печали, мучаясь сомнениями, ибо заподозрил в этих сомнениях, что добро в мире должно быть защищено силою; что рука ударяющего по одной и другой подставленной щеке неотвратимо подводит непротивленного к распятию, Он догадывался, что, уходя, оставит человечеству сонм непроясненных вопросов и сожалел, что временами говорил иносказательно, подталкивая этим к вольным толкованиям из мест своих проповедей.
Припомнился упрек, брошенный Ему однажды дерзким человеком. То было близ Ефеса. Ночью. Кочевники грелись у костра, отбрасывающего на лица тоскливые тени. Пелась дальняя музыка, выливающаяся из тростникового орудия, переливчатая и долгая, как тысячелетние шорохи осыпающихся песков. Еврей преломил Христу постную лепешку из египетских семян** и, жуя свою половину, сказал:
- Скажы, равви***, зачем Твоему Отцу понадобились наши жизни? Не Ты ли сказал, что у Отца Твоего обителей много? Не достало ли ему еще того, что у него есть? Бремя людей тяжко, и не смешон ли Адамов грех пред величием дней Ветхого завета и грядущего? Зачем отцу Твоему приятны восхваления, когда стяжать всякое восхваление есть черта из худших?
Тогда Иисус горько смолчал, так же как Он смолчал перед наместником кесаря в Иудее. На вопрос: «Что есть истина?» только отвернул лик к стене. Скажи Он тогда в чем истина, то знание ее разрушило бы у народов всякий смысл жизни.
4.
Он ослабевал с каждой минутой и приближение собственной кончины было бы для Него равносильно избавлению. Иногда, Он глядел вниз и Его взгляд рассеивал безразличие. Там, внизу, у основания креста, люди в доспехах легионеров, сквернословя, делили Его одежду. Толпа что-то кричала, но Он уже не разбирал тех слов по причине поразившей Его глухоты.
Внезапно Иисусом овладело странное состояние отчуждения от плоти. Болевые страдания стали вдруг замещаться чувством необъятной любви ко всему Им виденному. Временами к Его обострившемуся сознанию стали подступать иногда смутные, порою почти осязаемые видения чего-то состоящего из золота, пурпура и лазури. Это было как счастье из ничего, как несказанно сказочный сон, который может присниться только одному человеку из истории земли.
Он ощутил веяние божественной прохлады, исходящей от взмахов чьих-то крыл, невидимых и упругих.
Потом Он взлетел над всеми и вся, и в радостно новом, родившемся у него слухе, возникло неземное:
- Иисус! Иисус!
Но он уже не мог с точностью определить, кого это окликают, Его ли, Иисуса Навина, или Иисуса, сына Сирахова...
Евгений Коновалов
__________________________________________________
* Левит (древнееврейское) – подросток, юноша.
** Египетское семя – пшеничное зерно, злак, культура.
*** Равви – учитель.
Коментарів 1