Шубин
В былые времена купил один богатый немец земельный участок и заложил на нем шахтёнку. Тогда такие шахты угольными копями называли. Гиблое было это место. Кругом бугристая степь, а в низине речка Смолянка течет. Вода в ней быстрая, неспокойная, черная. Стали углекопы по берегам Смолянки землянки себе рыть, да жить-горевать. Вскоре поселение образовалось.
Окрестили углекопы поселение свое Собачевкой. Тяжко и уныло проживали свои дни шахтеры, не было у них никакой светлой радости. Только в воскресные дни, крепко напившись горькой, затевали они меж собой лихие пьяные драки.
Был среди них крепильщик один. Звали его Шубин. Неукротимого нрава был этот мужик. Озлоблен на весь белый свет. Сказывали, что где-то на Орловщине у него изба сгорела.
Скандалист он был и горький пропойца, а матерщинник такой, каких и до него, и опосля не было и не будет. Злость в нем завсегда кипела. Бывало в шахте коли, что не так, или не по нем – закипит весь, слюной изойдет и от ярости грызет зубами, что ни попадется. Начальство и то стороной его обходило. Матери им детей стращали:
- Гляди! Вот придет Шубин!
Пошло дело у хозяина-немца. Шахтенка на хороших пластах поставлена. Новая, мелкая. Уголь ручьем бежит. Продает немчура уголек задорого, рабочим платит дешево. Спустился как-то немец со своим штейгером (это вроде бы как со своим главным помощником) в шахту. А тут страсти невиданные: темень кромешная, вода под ногами хлюпает, а теснотища такая, что толстобрюхому хозяину едва протиснуться. Кругом ходки будто норы и в конце каждого ходка угольный забой.
Приходят они в забой, видят: колупают отбойщики уголь кто киркой, а кто обушком, лежа в воде.
А саночник-тягальщик уж тут как тут. Наполняет лопатой-грабаркой сани углем и, надев лямки, надрываясь, волочит их прочь от забоя. И уже не разобраться, что доносится, то ли полозьев скрип, то ли скрип зубовный от натуги непомерной. И крепильщики – здесь же. Их дело – без конца крепью деревянной поддерживать каменные своды. Лесогоны волокут для них столбы. Вот этими столбами и подпирают. Так безопасней всем. Не будь таких подпорок – беда! Все рухнет!
Глядит хозяин, что крепильщик часто друг от друга столбы ставит – рассвирепел. Ему – немчуре, видишь, лесу жаль. Убыток ведь!
Как закричит:
- Реже крепь станови! Сволочь!
А крепильщик ему:
- А ежели кровля на голову рухнет, тогда как?
- Ты как это, харя, с хозяином разговариваешь? – встрял в разговор штейгер.
- Это он хозяин? – вскипел крепильщик. – Я своего дела хозяин! Мне ли не знать работу?!
Прибежал десятник. Орет:
- Шубин, утихомирься!
А того уже не остановить, распалился в скандале. Злость на него нашла. Штейгер пописал-пописал на бумажке, тут они и ушли вскоре.
Приходит суббота. В конторе получку дают. Подходит Шубин:
- А чего только девяносто копеек? - спрашивает. - Всегда рубль с двумя гривенниками было!
- Штраф!
- За что же?
- Умен шибко, понял?
Сгреб Шубин свои копейки и, погрозивши пальцем, в кабак поплелся. Захмелев, задираться стал. Отдубасили его, чтоб тише был. Пьет, гуляет Шубин. Только в понедельник очнулся от попойки. В шахту пошел.
Во вторник, ближе к обеду, сбежалась вся Собачевка к стволу – это так дыра называется, по которой угольщиков на веревках спускают под землю.
Бабы голосят, дети ревут – жуть одна!
Повисло над Собачевкой страшное слово «завал». Впрягли в ворог лошадей. Тянут снизу бадью. Вытащили. Глядь в нее, а там трое кормильцев и все насмерть побиты. И снова вопли да крики. Ушла снова в недра бадья, только на этот раз вытянули живых. Стал десятник людей считать. Кого нет? Тут хватились:
- Шубина нет!
Поползла опять бадья вниз. Долго раскапывали завал, так и не нашли крепильщика. Топор, пилку, чуни, куцавейку нашли, а самого так и не сыскали.
Прошло время. Неподалеку от первой шахтенки стали копать, новые шурфы. Съезжался отовсюду народ. На заработки.
Как-то с Каменского рудника новый человек случился. Рассказал, как на их шахте кто-то человечьим голосом про завал упреждал. Бубнила порода мужицким выдохом.
- Шубин под землей бродит! – заметил кто-то.
Так и пошло, как с легкой руки: Шубин, да Шубин. Всяко представляют его. Кто стариком с черной бородой до пояса, злым и дюжим непомерно, кто мужиком с тяжелым заступом.
Вскоре Собачевку Шубинкой стали называть. А в шахте с тех самых пор пошла приговорка: Шубин шалит! – это, когда треск по штольням идет или в угольных лавах.
Тут бы про Шубина и кончить сказ, да есть закавыка. Говаривали старики, что был в тех же местах шахтовладелец один. Шубин. Так вот шахтовладелец будто бы тот самый чудную моду имел переодеваться в рабочую робу и ночью тайно в шахту ходить. Подкрадется тихонько к забою, схоронится и слушает, что об нем угольный народ говорит. Тоже пропал в недрах.
Так вот, поди ж, случай!
Окрестили углекопы поселение свое Собачевкой. Тяжко и уныло проживали свои дни шахтеры, не было у них никакой светлой радости. Только в воскресные дни, крепко напившись горькой, затевали они меж собой лихие пьяные драки.
Был среди них крепильщик один. Звали его Шубин. Неукротимого нрава был этот мужик. Озлоблен на весь белый свет. Сказывали, что где-то на Орловщине у него изба сгорела.
Скандалист он был и горький пропойца, а матерщинник такой, каких и до него, и опосля не было и не будет. Злость в нем завсегда кипела. Бывало в шахте коли, что не так, или не по нем – закипит весь, слюной изойдет и от ярости грызет зубами, что ни попадется. Начальство и то стороной его обходило. Матери им детей стращали:
- Гляди! Вот придет Шубин!
Пошло дело у хозяина-немца. Шахтенка на хороших пластах поставлена. Новая, мелкая. Уголь ручьем бежит. Продает немчура уголек задорого, рабочим платит дешево. Спустился как-то немец со своим штейгером (это вроде бы как со своим главным помощником) в шахту. А тут страсти невиданные: темень кромешная, вода под ногами хлюпает, а теснотища такая, что толстобрюхому хозяину едва протиснуться. Кругом ходки будто норы и в конце каждого ходка угольный забой.
Приходят они в забой, видят: колупают отбойщики уголь кто киркой, а кто обушком, лежа в воде.
А саночник-тягальщик уж тут как тут. Наполняет лопатой-грабаркой сани углем и, надев лямки, надрываясь, волочит их прочь от забоя. И уже не разобраться, что доносится, то ли полозьев скрип, то ли скрип зубовный от натуги непомерной. И крепильщики – здесь же. Их дело – без конца крепью деревянной поддерживать каменные своды. Лесогоны волокут для них столбы. Вот этими столбами и подпирают. Так безопасней всем. Не будь таких подпорок – беда! Все рухнет!
Глядит хозяин, что крепильщик часто друг от друга столбы ставит – рассвирепел. Ему – немчуре, видишь, лесу жаль. Убыток ведь!
Как закричит:
- Реже крепь станови! Сволочь!
А крепильщик ему:
- А ежели кровля на голову рухнет, тогда как?
- Ты как это, харя, с хозяином разговариваешь? – встрял в разговор штейгер.
- Это он хозяин? – вскипел крепильщик. – Я своего дела хозяин! Мне ли не знать работу?!
Прибежал десятник. Орет:
- Шубин, утихомирься!
А того уже не остановить, распалился в скандале. Злость на него нашла. Штейгер пописал-пописал на бумажке, тут они и ушли вскоре.
Приходит суббота. В конторе получку дают. Подходит Шубин:
- А чего только девяносто копеек? - спрашивает. - Всегда рубль с двумя гривенниками было!
- Штраф!
- За что же?
- Умен шибко, понял?
Сгреб Шубин свои копейки и, погрозивши пальцем, в кабак поплелся. Захмелев, задираться стал. Отдубасили его, чтоб тише был. Пьет, гуляет Шубин. Только в понедельник очнулся от попойки. В шахту пошел.
Во вторник, ближе к обеду, сбежалась вся Собачевка к стволу – это так дыра называется, по которой угольщиков на веревках спускают под землю.
Бабы голосят, дети ревут – жуть одна!
Повисло над Собачевкой страшное слово «завал». Впрягли в ворог лошадей. Тянут снизу бадью. Вытащили. Глядь в нее, а там трое кормильцев и все насмерть побиты. И снова вопли да крики. Ушла снова в недра бадья, только на этот раз вытянули живых. Стал десятник людей считать. Кого нет? Тут хватились:
- Шубина нет!
Поползла опять бадья вниз. Долго раскапывали завал, так и не нашли крепильщика. Топор, пилку, чуни, куцавейку нашли, а самого так и не сыскали.
Прошло время. Неподалеку от первой шахтенки стали копать, новые шурфы. Съезжался отовсюду народ. На заработки.
Как-то с Каменского рудника новый человек случился. Рассказал, как на их шахте кто-то человечьим голосом про завал упреждал. Бубнила порода мужицким выдохом.
- Шубин под землей бродит! – заметил кто-то.
Так и пошло, как с легкой руки: Шубин, да Шубин. Всяко представляют его. Кто стариком с черной бородой до пояса, злым и дюжим непомерно, кто мужиком с тяжелым заступом.
Вскоре Собачевку Шубинкой стали называть. А в шахте с тех самых пор пошла приговорка: Шубин шалит! – это, когда треск по штольням идет или в угольных лавах.
Тут бы про Шубина и кончить сказ, да есть закавыка. Говаривали старики, что был в тех же местах шахтовладелец один. Шубин. Так вот шахтовладелец будто бы тот самый чудную моду имел переодеваться в рабочую робу и ночью тайно в шахту ходить. Подкрадется тихонько к забою, схоронится и слушает, что об нем угольный народ говорит. Тоже пропал в недрах.
Так вот, поди ж, случай!
Евгений Коновалов
Коментарів 1