Ведьмы,упыри, вурдалаки в преданиях нашего края.
В октябре 2007 года на Луганщине отмечалось 300-летие казачьего восстания под предводительством Кондрата Булавина. Трехизбенка, Орехово, Старый Айдар, Шульгинка - населенные пункты, где и происходили многие события того времени.
Очень интересно излагает эту историю Дмитрий Иванович Петров (Бирюк) в романе “Кондрат Булавин”. Тут описываются и казачьи обряды, верования и суеверия. Прочитайте, и, как стемнеет, выйдете за пределы города в Дикое поле. Все сами и увидете…
1.
Вдруг лошадь навострила уши: кого-то почуяв, она перестала есть и звонко заржала. Кондрат вскочил, выхватив из-за пояса пистоль, отбежал от костра в темноту. “Может быть, волки?” — напряженно прислушиваясь, подумал он. Кругом было тихо.
Сунув пистоль за пояс, Кондрат снова уселся у костра, но есть уже не стал. Достав трубку, он закурил. Что бы это значило? Не в первый раз он ночует в степи. Никогда не испытывал боязни, а на этот раз какая-то непонятная тревога, какое-то беспокойство давили его.
Он ничего на свете не боялся, кроме нечистой силы. Встреч в степи с разной чертовщиной и духами он предпочитал избегать. А сейчас как раз подходил час их появления. Не раз Кондрат слыхал рассказы старых, бывалых казаков о том, как в полночь по степи бродят тени убитых воинов и пристают к путникам, жалобно моля осенить их крестным знамением.
Легкий ветерок пробежал по степи, зашелестев старой, прошлогодней травой. Кондрат вздрогнул и перекрестился.
На небе выплыла луна, ровный бледный свет разлился по степи. Стремительно куда-то на север бежали лохматые облака, то закрывая луну, то снова открывая ее, и от этого становилось то темнее, то светлее. Кондрат засмотрелся на причудливое облако, принявшее очертания быстро мчавшихся всадников. “А может быть, это и в самом деле всадники?”
Есть ведь предание, что в старину отважная сотня донских “лыцарей”-удальцов погналась за крымскими татарами, учинившими погром на Дону и уведшими в полон тысячи молодых казачек и детей. Казаки нагнали татар у устья Днепра и все до одного погибли в неравной жестокой схватке с полчищами татар. И вот теперь, говорят, каждую лунную ночь души погибших “зипунных лыцарей” возвращаются по небу к себе на родину, на тихий, славный Дон, и никак не могут вернуться...
2.
Дядя Афонька для приличия поломался немного, но казаки начали настойчиво упрашивать его рассказать, согласился.
- Да, такое дело со мной однова было: ехал я прошлый год осенью по степи из Азова в Черкасск. С отпиской послал меня губернатор к атаману... А дело-то было ночное. Как раз был час такой, когда разные упыри, оборотни да ведьмячки по степу разгуливают, разыскивают запоздалых путников. И довелось мне, братцы, проезжать мимо татарского могилища. Вестимо, страшно в такой час ехать мимо покойников. Но ехать надобно, что поделаешь, служба наша такая казачья... Припустил я тут, братцы, своего мерина во весь опор, ажно в ушах ветер засвистел. Скачу что есть духу, норовлю то страшное место скорее пролететь. И уж почти проехал я его. Уже зарадовался было, думаю: слава те господи, пронесло. Только зря я рано зарадовался... Ка-ак сига-не-ет он мне на спину!..
— Кто, дядя Афонька? — спросил пораженный молодой казак, не сводя горящих глаз с рассказчика.
— Не перебивай! — сердито осадил его рассказчик и, снова приходя в азарт, продолжал: — Ка-ак сига-анет он мне на спину и сразу же шарь-шарь это за ворот. Норовит, стало быть, вцепиться зубами в шею...
— Ух ты! — не вытерпев, снова воскликнул молодой казак.
— Мати божья! — поощренный всеобщим вниманием, входил во все больший азарт дядя Афонька. — У меня, братцы вы мои, не сбрешу, от такого дела ажно глаза на лоб повыскочили. Обернулся я, братцы, гляжу, а это младенчик синющий-пресинющий, без единой кровинки. И хочет это он, братцы вы мои, вгрызться мне в шею, чтоб, значит, кровушки христианской напиться. Упырь, стало быть, самый настоящий...
— Ишь ты!—снова в ужасе воскликнул молодой казак.
— Видно, когда-то, — продолжал дядя Афонька, — турки вели в полон беременную бабу, а она дорогой-то и родила. А турчин, чтобы младенчик не мешал матери, взял да и бросил его некрещеного в кусты, а он там и сгиб без креста... Очи-то у него, браты, горят, как свечки, а сам он так это жалобно пищит: “Мяу, мяу!” Как все одно кошка. Соскочил я с коня с дитенком на спине, ударил острием сабли в землю да как закричу: “Сгинь, сгинь, пропади!” Дитенок мяукнул еще раз жалобно-жалобно, да и сиганул с моей шеи на рукоятку сабли, ажно она закачалась под ним, да по острию сабли и спустился в землю... Прочел я над тем местом “Отче наш”, перекрестился и поехал своей дорогой...
— Что ж ты, дядя Афонька, — жалостливо сказал тот же молодой казак, — не дал ему поиспить кровицы-то? Хоть глоточек бы... Может, оживел бы...
— Господи Исусе Христе, — испуганно закрестился дядя Афонька. — Да и дурило же ты, Гаврюха, скажешь тож, не подумавши: да ведь ежели б он хоть капельку моей кровушки испробовал, то я тож упырем стал бы.
3.
Мишка жил на окраине города. Чтобы добраться куреня Булавина, ему надо было пройти пустырь с развалинами старых строений. Про этот пустырь ходили страшные рассказы: говорили, будто по ночам здесь сопираются целые “ярмарки” колдуний, ведьм, чертей, шишиг, вурдалаков, оборотней и всякой, прости господи, к ночи будь сказано, другой нечисти. Мишка по натуре был не из особенно храбрых. Попасть в руки нечистой силы ему никак не хотелось. Подойдя к освещенному лунным светом пустырю, он остановился в раздумье. Идти или нет? Обо всем, что он слышал, можно бы и завтра рассказать Булавину. Но возвращаться домой Мишка боялся: а ну, если казаки догадаются, что он подслушал их, и сегодня же ночью вернутся да прикончат его?
Мишка стал вспоминать все средства защиты против нечистой силы. Если бросится собака-оборотень, то надо, поймав ее, найти у нее на животе, под шерстью, пояс, разрезать его кинжалом — сейчас же собака оборотится человеком. Если вурдалак, то надо воткнуть кинжал в землю и закричать: “Сгинь, пропади!” — и вурдалак, как послушный ягненок, заблеяв, уйдет по острию кинжала в землю. Не так уж страшны и колдуньи с ведьмами. Стоит лишь “Отче наш” прочитать, окрестив себя кинжалом, как они сгинут. Вот не знал только Мишка, как защищаться от шишиг, особенно опасных чертей. Надеясь, что, может быть, на этот раз их нет на пустыре, он, озираясь, зашагал. Мелькнула тень... Мишка вздрогнул и прирос к месту, пристально вглядываясь. И, о ужас! Мишка задрожал от страха... Собака! Самая настоящая собака-оборотень...
Очень интересно излагает эту историю Дмитрий Иванович Петров (Бирюк) в романе “Кондрат Булавин”. Тут описываются и казачьи обряды, верования и суеверия. Прочитайте, и, как стемнеет, выйдете за пределы города в Дикое поле. Все сами и увидете…
1.
Вдруг лошадь навострила уши: кого-то почуяв, она перестала есть и звонко заржала. Кондрат вскочил, выхватив из-за пояса пистоль, отбежал от костра в темноту. “Может быть, волки?” — напряженно прислушиваясь, подумал он. Кругом было тихо.
Сунув пистоль за пояс, Кондрат снова уселся у костра, но есть уже не стал. Достав трубку, он закурил. Что бы это значило? Не в первый раз он ночует в степи. Никогда не испытывал боязни, а на этот раз какая-то непонятная тревога, какое-то беспокойство давили его.
Он ничего на свете не боялся, кроме нечистой силы. Встреч в степи с разной чертовщиной и духами он предпочитал избегать. А сейчас как раз подходил час их появления. Не раз Кондрат слыхал рассказы старых, бывалых казаков о том, как в полночь по степи бродят тени убитых воинов и пристают к путникам, жалобно моля осенить их крестным знамением.
Легкий ветерок пробежал по степи, зашелестев старой, прошлогодней травой. Кондрат вздрогнул и перекрестился.
На небе выплыла луна, ровный бледный свет разлился по степи. Стремительно куда-то на север бежали лохматые облака, то закрывая луну, то снова открывая ее, и от этого становилось то темнее, то светлее. Кондрат засмотрелся на причудливое облако, принявшее очертания быстро мчавшихся всадников. “А может быть, это и в самом деле всадники?”
Есть ведь предание, что в старину отважная сотня донских “лыцарей”-удальцов погналась за крымскими татарами, учинившими погром на Дону и уведшими в полон тысячи молодых казачек и детей. Казаки нагнали татар у устья Днепра и все до одного погибли в неравной жестокой схватке с полчищами татар. И вот теперь, говорят, каждую лунную ночь души погибших “зипунных лыцарей” возвращаются по небу к себе на родину, на тихий, славный Дон, и никак не могут вернуться...
2.
Дядя Афонька для приличия поломался немного, но казаки начали настойчиво упрашивать его рассказать, согласился.
- Да, такое дело со мной однова было: ехал я прошлый год осенью по степи из Азова в Черкасск. С отпиской послал меня губернатор к атаману... А дело-то было ночное. Как раз был час такой, когда разные упыри, оборотни да ведьмячки по степу разгуливают, разыскивают запоздалых путников. И довелось мне, братцы, проезжать мимо татарского могилища. Вестимо, страшно в такой час ехать мимо покойников. Но ехать надобно, что поделаешь, служба наша такая казачья... Припустил я тут, братцы, своего мерина во весь опор, ажно в ушах ветер засвистел. Скачу что есть духу, норовлю то страшное место скорее пролететь. И уж почти проехал я его. Уже зарадовался было, думаю: слава те господи, пронесло. Только зря я рано зарадовался... Ка-ак сига-не-ет он мне на спину!..
— Кто, дядя Афонька? — спросил пораженный молодой казак, не сводя горящих глаз с рассказчика.
— Не перебивай! — сердито осадил его рассказчик и, снова приходя в азарт, продолжал: — Ка-ак сига-анет он мне на спину и сразу же шарь-шарь это за ворот. Норовит, стало быть, вцепиться зубами в шею...
— Ух ты! — не вытерпев, снова воскликнул молодой казак.
— Мати божья! — поощренный всеобщим вниманием, входил во все больший азарт дядя Афонька. — У меня, братцы вы мои, не сбрешу, от такого дела ажно глаза на лоб повыскочили. Обернулся я, братцы, гляжу, а это младенчик синющий-пресинющий, без единой кровинки. И хочет это он, братцы вы мои, вгрызться мне в шею, чтоб, значит, кровушки христианской напиться. Упырь, стало быть, самый настоящий...
— Ишь ты!—снова в ужасе воскликнул молодой казак.
— Видно, когда-то, — продолжал дядя Афонька, — турки вели в полон беременную бабу, а она дорогой-то и родила. А турчин, чтобы младенчик не мешал матери, взял да и бросил его некрещеного в кусты, а он там и сгиб без креста... Очи-то у него, браты, горят, как свечки, а сам он так это жалобно пищит: “Мяу, мяу!” Как все одно кошка. Соскочил я с коня с дитенком на спине, ударил острием сабли в землю да как закричу: “Сгинь, сгинь, пропади!” Дитенок мяукнул еще раз жалобно-жалобно, да и сиганул с моей шеи на рукоятку сабли, ажно она закачалась под ним, да по острию сабли и спустился в землю... Прочел я над тем местом “Отче наш”, перекрестился и поехал своей дорогой...
— Что ж ты, дядя Афонька, — жалостливо сказал тот же молодой казак, — не дал ему поиспить кровицы-то? Хоть глоточек бы... Может, оживел бы...
— Господи Исусе Христе, — испуганно закрестился дядя Афонька. — Да и дурило же ты, Гаврюха, скажешь тож, не подумавши: да ведь ежели б он хоть капельку моей кровушки испробовал, то я тож упырем стал бы.
3.
Мишка жил на окраине города. Чтобы добраться куреня Булавина, ему надо было пройти пустырь с развалинами старых строений. Про этот пустырь ходили страшные рассказы: говорили, будто по ночам здесь сопираются целые “ярмарки” колдуний, ведьм, чертей, шишиг, вурдалаков, оборотней и всякой, прости господи, к ночи будь сказано, другой нечисти. Мишка по натуре был не из особенно храбрых. Попасть в руки нечистой силы ему никак не хотелось. Подойдя к освещенному лунным светом пустырю, он остановился в раздумье. Идти или нет? Обо всем, что он слышал, можно бы и завтра рассказать Булавину. Но возвращаться домой Мишка боялся: а ну, если казаки догадаются, что он подслушал их, и сегодня же ночью вернутся да прикончат его?
Мишка стал вспоминать все средства защиты против нечистой силы. Если бросится собака-оборотень, то надо, поймав ее, найти у нее на животе, под шерстью, пояс, разрезать его кинжалом — сейчас же собака оборотится человеком. Если вурдалак, то надо воткнуть кинжал в землю и закричать: “Сгинь, пропади!” — и вурдалак, как послушный ягненок, заблеяв, уйдет по острию кинжала в землю. Не так уж страшны и колдуньи с ведьмами. Стоит лишь “Отче наш” прочитать, окрестив себя кинжалом, как они сгинут. Вот не знал только Мишка, как защищаться от шишиг, особенно опасных чертей. Надеясь, что, может быть, на этот раз их нет на пустыре, он, озираясь, зашагал. Мелькнула тень... Мишка вздрогнул и прирос к месту, пристально вглядываясь. И, о ужас! Мишка задрожал от страха... Собака! Самая настоящая собака-оборотень...
Коментарів 4