Руки матери
Поезд стоял. По асфальту полустанка, маленького, и быть может от этого уютного, семенил дождь. Именно семенил, словно ребенок, который, вырвавшись из-под надзора матери, в охотку топал ножками по лужам. Солнце изредка прорывалось сквозь серую пелену неба, подмигивало земле своими струйками-лучами, затем опять скрывалось за темными очами-тучами. Несколько капель дождя слезинками просочились через неприкрытое окно купе и водяными парашютиками стали сползать по стеклу. Олег Александрович смахнул капли рукой и осторожно взглянул на нижнюю полку, где, утонув в каштановом море волос Ольги, тихонько посапывая, спала маленькая Лена — его дочь. Спустившись с полки и взяв туалетные принадлежности, Олег Александрович вышел из купе. Минут через тридцать он уже стоял в коридоре вагона и курил, жадно смакуя сигаретный дым с запахом крепкого заваренного чая, который разливал по стаканам усталый проводник.
— Уже куришь?! — Олег Александрович обернулся. Ольга стояла в дверях купе и на лице у нее была выраженная строгость, которая никак не сочеталась с ее смеющимися глазами.
— Доброе утро!— громко поздоровался Олег Александрович.
— Тихо! — ладонь Ольги прижалась к его губам.
— А я уже не сплю! — из-под руки Ольги выглянуло симпатичное личико Лены.
— Пап, а скоро мы приедем?
— Скоро. Еще три станции, и все.
— А бабушка нас встретит?
— Встретит. А теперь приводите себя в порядок.
Вагон просыпался. Проводник, закончив разносить чай, подошел к Олегу Александровичу и, попросив прикурить, спросил:
— Заметил, раньше всех поднялись. Домой, наверное?
— Домой, к матери, в Лянгасово.
— Давно не бывали?
— Давно.
Проводника окликнули. За окнами вагона, изредка переплетаясь своей желтой зеленью с бесцветными, уходящими вдаль ,разбитыми лесными дорогами, убегал седой лес. Убегал, как и тогда, зимой 1942-го…
Тогда время остановилось для него, Олега, детдомовца по прозвищу Подсолнух. Да, они стояли тогда рядом: время и холод. Холод куском льда застрял в его воспаленном горле, заставляя хрипеть в легких воздух. Олег видел холод на разбитом снарядами берегу озера. Холод преследовал его и тогда, когда детдомовцев везли в теплушках. Олег видел его в сугробах убегавшего леса, что скрывался в сумерках уходящего дня. Видел холод даже в танце хитрого и жирного огня, что с неохотой отдавал свое тепло, беснуясь в небольшой буржуйке. Тогда Олегу очень захотелось теплого с пенкой молока. И он впервые пожалел, что молоко тоже белое, как и холод. А может, все это видение было вызвано тем, что у него начался жар. Сколько прошло времени в пути — трудно вспомнить. На одной станции два вагона с эвакуированными детдомовцами загнали в тупик. Ребят покормили. А через пару часов маленький паровоз зацепил эти два вагона, и вскоре поезд остановился у маленькой станции с чудным названием «Лянгасово»...
— Пирожков не хотите? — Олег Александрович вздрогнул.
— Хотим!
Разносчица удивленно посмотрела на него.
— Извините, хочу. Дайте, пожалуйста, три.
…Да, это была маленькая станция. И когда ребята выходили из теплушек, навстречу к ним поспешила небольшого роста женщина в голубой шали с корзиной в руке и спросила: «Ребята, пирожков хотите?». И они все крикнули простужено-хриплыми голосами: «Хотим!» Каждому досталось по паре румяных, от того, казалось, веселых пирожков с черничным вареньем. А Олегу досталось три, потому что кто-то из ребят сказал:
— «Подсолнух», иди, тебя тетка зовет!
И когда Олег подошел, женщина спросила:
— Так ты самый маленький? Держи еще пирожок, Подсолнух.
Это были очень вкусные пирожки. Олег ел их по дороге к новому детдому. Даже не ел, то есть не кусал, а отламывал болезненными деснами и глотал не пережевывая, потому что у него почти половины зубов не было: во время одной из воздушных бомбежек ребята спускались в бомбоубежище и, Олег упал, споткнувшись о высокую ступеньку, и ударился о металлические перила. Он тогда долго плакал, но не от боли: несколько зубов до этого случая Олег вытащил сам из болезненных десен, пораженных цингой. Просто Олег всегда боялся бомбежки: бомбой убило дворничиху Соню, которая всегда спокойно дремала в подъезде. Все ребята бегали тогда посмотреть на нее, Олег тоже бегал, несмотря на свой страх.
Еще ему стало страшно, когда после того, как ребята привели в новый детдом, затем, предварительно обследовав, направили в светлую и теплую столовую, где та самая женщина, что встречала их у теплушек, раздала им хлеб, разлила по тарелкам суп. И ребята, о чем-то разговаривая, начали с аппетитом, причмокивая, прихлебывая, кушать. Олегу показалось, что он умрет, потому что не может есть беззубым ртом, а ему так хотелось есть… И у него потекли слезы. Женщина попробовала покрошить хлеб маленькими, маленькими кусочками ему в суп. Но Олег, уткнувшись в ее ладони, как теленок, начал слизывать кусочки хлеба и глотать, не переставая плакать. А женщина все приговаривала:
— Ешь, сынок, ешь! А зубы у тебя вырастут.
И так пошло время, некогда остановившееся для Олега. Тетя Фая, именно так звали женщину, всегда была с ними. Топила печи в комнатах детдома, кормила ребят, а вечерами, после занятий и работы в мастерских, где ребятишки сбивали ящики для патронов, рассказывала им интереснейшие истории, в которых всегда много было сказано о теплых краях, о хлебе, о русских богатырях. Олег всегда был с тетей Фаей. Особенно любил ей помогать стирать, когда широко раздув ноздри, можно было вдыхать аромат мыла и трав, которые тетя Фая добавляла в воду. И однажды Олег назвал ее мамой.
А потом она уехала на фронт. Олег часто убегал на станцию, надеясь, что сегодня встретит ее, что она вернется — его мама. Вскоре в детдом пришло письмо от тети Фаи, в котором она писала, что служит санитаркой и передает всем низкий поклон. Тетя Фая спрашивала как успехи у «Подсолнуха»? И когда воспитательница читала эти строки, взглянула в сторону Олега, который в этот день был наказан за разбитое стекло в классе. Олег выскочил с места и вырвал этот теплый мамин листок из рук воспитательницы и, как загнанный волчонок, заметался по классной комнате, а затем юркнул в коридор и на улицу. За ним никто не погнался и, вообще, об этом случае вскоре забыли. Лишь воспитательница изредка с укоризной посматривала на него.
А время шло. Кончилась война. Работа, учеба, работа. Все быстрее развертывалась кинопленка жизни Олега, Олега Александровича. Да, время шло и судило с каждым шагом все строже и строже. И все чаще тайком, а затем в открытую, он доставал из своего письменного стола маленькое письмо-треугольник, то фронтовое, то единственное письмо от мамы. Здесь же в этом ящике стола лежали ответы на его запросы, посланные в Лянгасово. Так он узнал фамилию и отчество тети Фаи. В архиве Министерства обороны узнал, что она награждена орденом, что была дважды ранена и в данный момент ее место проживания неизвестно. И все-таки Олег Александрович надеялся… И когда, однажды, он пришел домой, его младшая дочь подала ему синий бланк срочной телеграммы, Олег Александрович все еще сомневался, но маленькая Лена уже кричала на всю квартиру:
— От бабушки!..
— Возьмите, пожалуйста, билетики. Через тридцать минут ваша станция.
Проводник отдал билеты Олегу Александровичу.
— Папа, ну что же ты, пошли!
Леночка взяла свою сумочку, всем своим видом показала готовность хоть сейчас выскочить из вагона.
— Дочка, подожди.
Олег Александрович взял чемодан и сумку. Втроем вышли в тамбур, поезд замедлял ход. Когда поезд остановился, Олег Александрович помог сойти Лене, Ольге, оглядел перрон. В метрах двадцати стояла женщина в темно-синем костюме с орденскими планками на груди. Плечи ее покрывала выцветшая от времени голубая шаль. Олег Александрович сделал шаг, другой: она или не она? Женщина шагнула к нему:
— Здравствуй, Подсолнух, здравствуй, сынок!
Олег Александрович бросился к ней, прижал её руки к своему лицу:
— Мама!
Руки матери пахли детством, его детством.
— Уже куришь?! — Олег Александрович обернулся. Ольга стояла в дверях купе и на лице у нее была выраженная строгость, которая никак не сочеталась с ее смеющимися глазами.
— Доброе утро!— громко поздоровался Олег Александрович.
— Тихо! — ладонь Ольги прижалась к его губам.
— А я уже не сплю! — из-под руки Ольги выглянуло симпатичное личико Лены.
— Пап, а скоро мы приедем?
— Скоро. Еще три станции, и все.
— А бабушка нас встретит?
— Встретит. А теперь приводите себя в порядок.
Вагон просыпался. Проводник, закончив разносить чай, подошел к Олегу Александровичу и, попросив прикурить, спросил:
— Заметил, раньше всех поднялись. Домой, наверное?
— Домой, к матери, в Лянгасово.
— Давно не бывали?
— Давно.
Проводника окликнули. За окнами вагона, изредка переплетаясь своей желтой зеленью с бесцветными, уходящими вдаль ,разбитыми лесными дорогами, убегал седой лес. Убегал, как и тогда, зимой 1942-го…
Тогда время остановилось для него, Олега, детдомовца по прозвищу Подсолнух. Да, они стояли тогда рядом: время и холод. Холод куском льда застрял в его воспаленном горле, заставляя хрипеть в легких воздух. Олег видел холод на разбитом снарядами берегу озера. Холод преследовал его и тогда, когда детдомовцев везли в теплушках. Олег видел его в сугробах убегавшего леса, что скрывался в сумерках уходящего дня. Видел холод даже в танце хитрого и жирного огня, что с неохотой отдавал свое тепло, беснуясь в небольшой буржуйке. Тогда Олегу очень захотелось теплого с пенкой молока. И он впервые пожалел, что молоко тоже белое, как и холод. А может, все это видение было вызвано тем, что у него начался жар. Сколько прошло времени в пути — трудно вспомнить. На одной станции два вагона с эвакуированными детдомовцами загнали в тупик. Ребят покормили. А через пару часов маленький паровоз зацепил эти два вагона, и вскоре поезд остановился у маленькой станции с чудным названием «Лянгасово»...
— Пирожков не хотите? — Олег Александрович вздрогнул.
— Хотим!
Разносчица удивленно посмотрела на него.
— Извините, хочу. Дайте, пожалуйста, три.
…Да, это была маленькая станция. И когда ребята выходили из теплушек, навстречу к ним поспешила небольшого роста женщина в голубой шали с корзиной в руке и спросила: «Ребята, пирожков хотите?». И они все крикнули простужено-хриплыми голосами: «Хотим!» Каждому досталось по паре румяных, от того, казалось, веселых пирожков с черничным вареньем. А Олегу досталось три, потому что кто-то из ребят сказал:
— «Подсолнух», иди, тебя тетка зовет!
И когда Олег подошел, женщина спросила:
— Так ты самый маленький? Держи еще пирожок, Подсолнух.
Это были очень вкусные пирожки. Олег ел их по дороге к новому детдому. Даже не ел, то есть не кусал, а отламывал болезненными деснами и глотал не пережевывая, потому что у него почти половины зубов не было: во время одной из воздушных бомбежек ребята спускались в бомбоубежище и, Олег упал, споткнувшись о высокую ступеньку, и ударился о металлические перила. Он тогда долго плакал, но не от боли: несколько зубов до этого случая Олег вытащил сам из болезненных десен, пораженных цингой. Просто Олег всегда боялся бомбежки: бомбой убило дворничиху Соню, которая всегда спокойно дремала в подъезде. Все ребята бегали тогда посмотреть на нее, Олег тоже бегал, несмотря на свой страх.
Еще ему стало страшно, когда после того, как ребята привели в новый детдом, затем, предварительно обследовав, направили в светлую и теплую столовую, где та самая женщина, что встречала их у теплушек, раздала им хлеб, разлила по тарелкам суп. И ребята, о чем-то разговаривая, начали с аппетитом, причмокивая, прихлебывая, кушать. Олегу показалось, что он умрет, потому что не может есть беззубым ртом, а ему так хотелось есть… И у него потекли слезы. Женщина попробовала покрошить хлеб маленькими, маленькими кусочками ему в суп. Но Олег, уткнувшись в ее ладони, как теленок, начал слизывать кусочки хлеба и глотать, не переставая плакать. А женщина все приговаривала:
— Ешь, сынок, ешь! А зубы у тебя вырастут.
И так пошло время, некогда остановившееся для Олега. Тетя Фая, именно так звали женщину, всегда была с ними. Топила печи в комнатах детдома, кормила ребят, а вечерами, после занятий и работы в мастерских, где ребятишки сбивали ящики для патронов, рассказывала им интереснейшие истории, в которых всегда много было сказано о теплых краях, о хлебе, о русских богатырях. Олег всегда был с тетей Фаей. Особенно любил ей помогать стирать, когда широко раздув ноздри, можно было вдыхать аромат мыла и трав, которые тетя Фая добавляла в воду. И однажды Олег назвал ее мамой.
А потом она уехала на фронт. Олег часто убегал на станцию, надеясь, что сегодня встретит ее, что она вернется — его мама. Вскоре в детдом пришло письмо от тети Фаи, в котором она писала, что служит санитаркой и передает всем низкий поклон. Тетя Фая спрашивала как успехи у «Подсолнуха»? И когда воспитательница читала эти строки, взглянула в сторону Олега, который в этот день был наказан за разбитое стекло в классе. Олег выскочил с места и вырвал этот теплый мамин листок из рук воспитательницы и, как загнанный волчонок, заметался по классной комнате, а затем юркнул в коридор и на улицу. За ним никто не погнался и, вообще, об этом случае вскоре забыли. Лишь воспитательница изредка с укоризной посматривала на него.
А время шло. Кончилась война. Работа, учеба, работа. Все быстрее развертывалась кинопленка жизни Олега, Олега Александровича. Да, время шло и судило с каждым шагом все строже и строже. И все чаще тайком, а затем в открытую, он доставал из своего письменного стола маленькое письмо-треугольник, то фронтовое, то единственное письмо от мамы. Здесь же в этом ящике стола лежали ответы на его запросы, посланные в Лянгасово. Так он узнал фамилию и отчество тети Фаи. В архиве Министерства обороны узнал, что она награждена орденом, что была дважды ранена и в данный момент ее место проживания неизвестно. И все-таки Олег Александрович надеялся… И когда, однажды, он пришел домой, его младшая дочь подала ему синий бланк срочной телеграммы, Олег Александрович все еще сомневался, но маленькая Лена уже кричала на всю квартиру:
— От бабушки!..
— Возьмите, пожалуйста, билетики. Через тридцать минут ваша станция.
Проводник отдал билеты Олегу Александровичу.
— Папа, ну что же ты, пошли!
Леночка взяла свою сумочку, всем своим видом показала готовность хоть сейчас выскочить из вагона.
— Дочка, подожди.
Олег Александрович взял чемодан и сумку. Втроем вышли в тамбур, поезд замедлял ход. Когда поезд остановился, Олег Александрович помог сойти Лене, Ольге, оглядел перрон. В метрах двадцати стояла женщина в темно-синем костюме с орденскими планками на груди. Плечи ее покрывала выцветшая от времени голубая шаль. Олег Александрович сделал шаг, другой: она или не она? Женщина шагнула к нему:
— Здравствуй, Подсолнух, здравствуй, сынок!
Олег Александрович бросился к ней, прижал её руки к своему лицу:
— Мама!
Руки матери пахли детством, его детством.
Г.Н.КРАВЦОВ
Коментарів 2