Вездесущему оку
ГАИ посвящается.

«Ласточка» (так владельцы называли свою машину) плавно, ровно, чутко слушаясь малейшего увеличения давления на педаль газа, «летела» по трассе со скоростью сто километров в час. Олег не торопился, поэтому без особой надобности не гнал машину – сзади на сиденье спала жена, не реагируя на шум мотора и внезапные торможения. Они возвращались от её родителей. Две последние недели оканчивающегося отпуска, под южным солнцем, на берегу моря, пролетели быстро. Наверное, впервые за всю прожитую жизнь, он, отдавший свои лучшие годы служению правопорядку в обществе, сумел так «энергично» заняться ничегонеделанием. Впереди показалась заправка, окрашенная в национальные цвета.

Пошли восьмые сутки заточения.
В камере пыток на крестообразном столе лежал человек в возрасте, как говорится – в расцвете сил. Серое измождённое лицо, небритая борода: местами – выдранная, местами – сгоревшая, жалкие остатки лохмотьев, прикрывавшие участки тела, ещё не тронутые пыткой – всё это говорило о неисчислимых следах перенесённых мучений. Можно смело сказать, что у него, в самом деле, нетронутым остался исключительно один возраст. Мишель чувствовал – ещё немного и он сломается. Он молил судьбу, чтобы она послала ему сегодня смерть. Скоро загремит замок, и войдут его мучители, отдохнувшие и подкрепившиеся добрым вином – и все муки ада вновь обрушатся на него. Последние два дня его уже не отводили в свою камеру – пытки прекращались лишь для того, чтобы мастера заплечных дел и инквизиторы могли отдохнуть.

У нас, в донбасских городах, существует множество династий. Да-да, именно династий, но рабочих. В моём городе есть шахтерские династии, насчитывающие общий трудовой стаж более 600 лет, 400, 300. Только представители моей фамилии уже в этом году – ровно век, как опускаются под землю добывать уголь, конечно, за исключением войн. И в совокупности их стаж составляет около 170 лет, при этом, не считая родственников, «прилепившихся» к нашему роду волею судьбы.

С представителями одной, из таких династий, мне приходилось ежедневно сталкиваться на шахте, которой я отдал двадцать лет своей жизни. Они были братьями. Кто из них родные, кто – двоюродные, сказать честно, не знаю. Нет, если судить по внешности, то можно сделать некоторые предположение, но это никакой роли не играет. Главное, что они – братья, и при случае, всегда могут рассчитывать на поддержку друг друга. Один из них, насколько я помню, мой ровесник, всю жизнь проработал в проходке.

Евгений Федорович всегда прощался со сном по-армейски. Но сегодня его, проснувшегося раньше обычного, что-то удержало в постели. Нажал на кнопку будильника – нечего лишний раз будоражить дом. Осторожно, стараясь не разбудить, посмотрел на свою Поленьку, так он всегда её называл.
- Откуда у этого хрупкого создания столько сил?
Перевёл взгляд на календарь, висящий буквально перед глазами – оказывается, сегодня у всех выходной. Из-за вчерашней футбольной баталии, транслируемой по телевизору, забыл про то, что сегодня – воскресенье. Вчера, на чужом поле, наш знаменитый клуб сражался со своим извечным «врагом» – столичной командой. Евгений считал себя не только патриотом своего края, и даже, несмотря на то, что был злостным болельщиком футбола, он всё больше и больше разочаровывался в своём увлечении.

Не забывай, мы безнадежно выросли
В хитросплетениях борьбы добра со злом,
И этот путь, он, безусловно, рыцарский,
Но зачастую щеголяет двойным дном.
В угоду свету на передовой
Клинком сверкающим ты чествуешь победу,
Ты светлый маг и должен быть такой,
Но веришь сам ты в идеалы света?
С недавних пор ты знаешь – жизнь сложна,
И грань – добро и зло - неоднозначна,
И, что важней всего, бывает сторона,
В которой свет и тьма любимых прячут.

Посвящается памяти
Бронислава Тимоховича.

То, что произошло с Михаилом, нельзя назвать катастрофой, хотя бы потому, что пострадал он один, да и звучит слишком вызывающе громко. Трагедия? Как-то слишком театрально – не по-шахтёрски. Так, рядовой несчастный случай, из огромного числа схожих между собой происшествий, но разных по своей значимости и масштабу. Нелепости, от которых не застрахованы люди мужественной профессии. Раздался…
Всё произошло автоматически – сработал инстинкт самосохранения, и Михаил не раздумывая, рванул в спасительную нишу. Уже в прыжке, рукой схватил снятую одежду, судорожно прижав её к мгновенно вспотевшему телу. Темно, тесно-то как – плечи еле разворачиваются – высота, наверное, сантиметров пятьдесят, не больше...

Поцелуй твой долгий – на прощание,
И прикосновенье нежных рук.
Вместо слов извечного признания –
Сердца моего неровный стук.

На книжных полках, в картонных рамках стояли рисованные портреты, на стенах висели полиграфические репродукции. Рядом с зеркалом прикреплён большой, красочный календарь, десятилетней давности, тронутый уже временем и солнцем. На тумбочке, рядом с кроватью стоял небольшой бюстик. В уютной спальне нашлось место почти двум десяткам изображений одного человека. Ещё в этой комнате существовала одна «святыня» – в старинный оклад была вставлена старая, писанная маслом, небольшая картинка всё того же персонажа. Эта, своего рода иконка, доставалась лишь два раза в год. Хранилась же она в коробке из-под гравюры на металле, нашедшей свое место в коллекции.

Я чувствую себя мишенью в тире –
Беспомощной, пустою деревяшкой.
Тигрицею мечусь в пустой квартире
И даже жить уже не больно и не страшно...

 

Перед глазами, словно на гигантском дисплее, возникло незнакомое ему слово метаморфоза. Метаморфоза? Какая метаморфоза? Я не знаю никакой метаморфозы, и знать не хочу! Не впутывайте меня в свои дела! Метаморфоза? Мета? Метать? Не икру ли? Икрометание? Ха-ха! Морф…. Морфий? Метать морфий? Бред какой-то! Сударь, доктор Морфий уже заждался вас…
Яков открыл глаза.