Жила-была музыка
Звучала медь оркестров
За стенами здания старой милиции, где стоит «железный Феликс» высилась когда-то каланча городской пожарной части. Город в те же времена был низкорослым и с этой позиции просматривался довольно хорошо. Укрощали огни десятка два старослужащих солдат из числа расформированной 14-й роты, что стояла в селе Калиново на берегу Лугани. Была у них и духовая медь певучая. Днём они дудели походные марши, а по вечерам наяривали для женихов и барышень какую-нибудь кадриль. Рядом с каланчёй находилось базарное торжище. Заливались гармошки, балалайки, перестукивались ложечки, гундели шарманки, надрывались граммофоны.
Тогда уже во всю «крутили» Собинова, Шаляпина с Плевицкой, выступающую в цыганских хорах Соколовского и Боу-Крупышева. Как и о чем пелось тут в Революцию и Гражданскую – неизвестно, но уже в дни НЭПа намечается большое оживление. Вспоминают, как заново распахнули двери трактиры, обжорки, где распевали куплеты нарядные по той моде, восхитительные весельчаки в манере Бубы Касторского. Помнят старые кадиевчане какого-то виртуоза-баяниста. Говорили, что где бы ни были, - такого слушать не приходилось.
В 20-30-х на Максимовке была создана музыкально-духовая группа, а чуток позже в кадиевском городском парке построили «ракушку». Так называлось акустическое сооружение. Такое устройство усиливало звук, долетающий до отдаленных уголков Кадиевки. История помнит имена духовиков того часа: П.Кравченко, П.Морозович, И.Басенко, А.Пичугин и др. Организован духовой оркестр был и на Центрально-Ирминской шахте. По словам капельмейстера этого оркестра Л.Иванчи, музыканты в дни стахановских рекордов не знали отдыха. Существовал до войны и после ее оркестр на шахте 3-3 Бис. Руководил и дирижировал там некто Юрий Никифорович (фамилия уточняется).
Так повелось, что в период празднеств, народных гуляний в Кадиевке, медь духовых оркестров звучала на площадях, стадионах и парках. Но больше других стяжал себе славу оркестр ДК им. Горького. На одном из фестивалей он был признан лучшим и удостоен чести выступать в Болгарии и по республиканскому телевидению. Руководил оркестром О.Завертнев. Хорошо помню, как в послевоенное время в кинотеатре «Мир» (тогда просто ГОСКИНО) перед вечерними киносеансами играл эстрадный оркестр (что-то наподобие джаза), в очень небольшом составе. Тут же разрешалось потанцевать. Играли А.Трунцов, И.Нестеренко, Ю.Степанов, В.Дороговцев.
Чувая, баруха и кир…
Я знаю, что для всех слушающих и танцующих исполнители были боги, людьми не от мира сего, и что внутренняя жизнь оркестра и каждого музыканта в отдельности была табуирована и возведена в ранг величайшей харизмы. Так было. – Как сейчас, - я не знаю. Прервалась связь времен. Мы ушли. Пришли другие – непонятное, незнакомое племя, с иной музыкой, с другими ритмами, акцентами и культурой. Да, действительно, в те времена в музыкальных кругах существовала клановость, предполагающая некоторую отстранённость от публики. Такое поведение было продиктовано молодостью, легким зазнайством и честолюбием. Среди музыкантов был распространен (даже!) так называемый «скрипичный» сленг, невразумительная тарабарщина. Девушка – «чувая», женщина легкого поведения – «баруха», выпивка – «кир», музыкант – «лабух», попутка – «кардифал», глупый – «смурной», игра на похоронах – «жмур», мальчик при оркестре – «фиффер» и т. д. Объясняться на таком жаргоне было не трудно, и в любой точке отечественной географии каждый музыкант мог понять другого.
При распределении «башлей» т.е. денег за игру соблюдалось правило. Делили по «маркам». Высшие марки имели трубачи и баритонисты. Затем – тенора, ударник и альтисты. Басисты «эсный» и «бэйный» - по усмотрению. Воровство и подлость в коллективе были наказуемы. Уличенный в провинности был обязан на глазах у товарищей съесть окурок, но после такого искупления попрекаем, никогда не был. Во время антракта или отдыха разговаривать или спорить запрещалось. Если руководитель «видел» у кого-нибудь погрешность в игре, то инструментом тихонько проигрывал фразу: «до-ре-ми–до-ре-до», что означало обидную матерщину.
У музыкантов-духовиков всегда была некая горечь от дискриминационных взглядов «классиков». Я помню ни один десяток товарищей загубивших свои жизни ради поклонения Бахусу. В силу нетвердого характера и мягкосердечности почти все они были бессеребренники, обреченные прозябать в заброшенности.
В 40-е, 50-е, 60-е и 70-е каждое предприятие и даже школы имели свой духовой оркестр. Теперь та эпоха – сплошной антиквариат с ее бравадой, сентиментальностью и макулатурными страницами старых партитур. Сейчас духовой оркестр в глобальной своей значимости не востребован и зачастую являет собой оскорбительную пародию. Мне грустно смотреть, когда три или четыре «исполнителя» «дуют» на похоронах, когда по всем музыкальным канонам и эстетическим правилам их должно быть не менее девяти. Это минимальное число оркестрантов. К большому сожалению, сегодня духовой оркестр выродился, как жанр. (У нас, конечно). Очень редко я прихожу в ДК и внимательно слушаю «последних могикан» - оркестрантов. Играют хорошо. Молодцы ребята!
Запретный джаз
Отправляться в далекие воспоминания не так просто. Вместо дорожного посоха и мешка заплечного следует запастись «вещьдоками» в виде старых писем, фотографических карточек, дарственных сувениров, грампластинок, курительных мундштуков и всякого рода безделушек, оживляющих память. Я много рассказал об оркестрах духовых, но ничего – о джазовой музыке – этой почтенной мисс как-то обминувшей наш город стороной. Я хочу сказать, что моей Кадиевке с этим не повезло. Здесь не было подлинных мастеров, свободно импровизирующих в стиле «ритм-энд блюз», «рэг-тайм» или «би-боп». Были здесь, конечно, высокообразованные трубачи, такие, к примеру, как Патороча, которому, однако ж, было слабо засурдинить гортань своего флюгель-горна и «выдать» пассаж в манере Луи или Диззи Гиллеспи. Присутствовал талант, уровень, но не было школы. Да откуда же ей было взяться, когда уже в 1947-1948 годах джаз был запрещен, а саксофон, согнутый в три погибели идеологической подагрой, объявлен вражеским инструментом.
Зато, помнится, по радио нескончаемо передавались симфонические мелодии, арии, и фрагменты из опер и оперетт. Вот тогда-то случилось то, чего не мог предугадать никто. – Ах, вы запрещаете джаз? – сказали его почитатели и полезли… на чердаки. Оттуда, из ветхих чемоданов, коробок и запыленной ветоши стали извлекаться довоенные грамзаписи с музыкой Утесова, Цфасмана, Варламова, Хилтона, Депрайнзи и др. И снова возвратились на танцплощадки румбы, фокстроты, блюзы и диксиленды. Таких пластинок осталось после войны немного, но каждая их них воспринималась как дорогая и нежная вещь. Но это еще, куда ни шло! На рынках стали появляться эмигрантские исполнения П.Лещенко, А.Бояновой, А.Вертинского и Оскара Строка, подпольно изготовленные на рентгеновских снимках. Все это стоило немалых денег.
Появились дельцы, профессионалы и знатоки. То была разновидность какого-то увлекательного помешательства. На «толчке» кадиевского рынка любители узнавали друг друга, тут же обменивались, назначали новые встречи, давали адреса. Среди них я помню очень высокопоставленных лиц, здравствующих поныне. Приходили на «рандеву» и демонические личности, в обязанности которых входил разгон таких шабашей. Впрочем, им говорили, что в этом нет ничего крамольного, что, напротив, - запретное всегда влечет, что когда человек, выжатый тоской, слушает любимый мотив, - то это, как подарочная роза на Королевской улице.
Зимой 1951 года в Кадиевку приехал Утесов. Билеты на его концерт стоили невероятно дорого. Но городское начальство пошло людям навстречу и протранслировало выступление по местному радио от начала и до конца. Я помню, было очень холодно. Стоял январь. Поздним вечером в районе центральной аптеки собралась масса народу. Неподалеку был установлен громкоговоритель. Пел любимейший артист Советского Союза. Пел о войне, о любви, о сердце, которому не хочется покоя. Многие вытирали слезы, а я не понимал почему. Тогда мне было четырнадцать лет.
Святая к музыке любовь
И как-то потом все схлынуло, и ажиотаж прошел сам по себе, а Кадиевка добывала уголь, строила проспекты, выпускала машины, кокс и не переставала петь. Было вдосталь разных песен, городских романсов и шлягеров-однодневок по черного кота, про Мишку и его улыбку, ландыши, бэсамэмучу….
В Кадиевку потом приезжали много-много оркестров и артистов академических театров оперы и балета, а шахтеры, строители и учащиеся школ несли им цветы и кричали «браво»….
Иногда я встречаюсь с музыкантами всех поколений, я люблю их и не скрываю своих симпатий, воздавая им по их таланту. Привет Вам Юрий Евгеньевич Степанов, привет тебе Миша Ефимцев, с музыкальным приветом к тебе Макс Петров. Да здравствует наша святая к музыке любовь!
На фото: А.Боянова, П.Лещенко, Л.Утесов, старые пластинки
За стенами здания старой милиции, где стоит «железный Феликс» высилась когда-то каланча городской пожарной части. Город в те же времена был низкорослым и с этой позиции просматривался довольно хорошо. Укрощали огни десятка два старослужащих солдат из числа расформированной 14-й роты, что стояла в селе Калиново на берегу Лугани. Была у них и духовая медь певучая. Днём они дудели походные марши, а по вечерам наяривали для женихов и барышень какую-нибудь кадриль. Рядом с каланчёй находилось базарное торжище. Заливались гармошки, балалайки, перестукивались ложечки, гундели шарманки, надрывались граммофоны. Тогда уже во всю «крутили» Собинова, Шаляпина с Плевицкой, выступающую в цыганских хорах Соколовского и Боу-Крупышева. Как и о чем пелось тут в Революцию и Гражданскую – неизвестно, но уже в дни НЭПа намечается большое оживление. Вспоминают, как заново распахнули двери трактиры, обжорки, где распевали куплеты нарядные по той моде, восхитительные весельчаки в манере Бубы Касторского. Помнят старые кадиевчане какого-то виртуоза-баяниста. Говорили, что где бы ни были, - такого слушать не приходилось.
В 20-30-х на Максимовке была создана музыкально-духовая группа, а чуток позже в кадиевском городском парке построили «ракушку». Так называлось акустическое сооружение. Такое устройство усиливало звук, долетающий до отдаленных уголков Кадиевки. История помнит имена духовиков того часа: П.Кравченко, П.Морозович, И.Басенко, А.Пичугин и др. Организован духовой оркестр был и на Центрально-Ирминской шахте. По словам капельмейстера этого оркестра Л.Иванчи, музыканты в дни стахановских рекордов не знали отдыха. Существовал до войны и после ее оркестр на шахте 3-3 Бис. Руководил и дирижировал там некто Юрий Никифорович (фамилия уточняется).
Так повелось, что в период празднеств, народных гуляний в Кадиевке, медь духовых оркестров звучала на площадях, стадионах и парках. Но больше других стяжал себе славу оркестр ДК им. Горького. На одном из фестивалей он был признан лучшим и удостоен чести выступать в Болгарии и по республиканскому телевидению. Руководил оркестром О.Завертнев. Хорошо помню, как в послевоенное время в кинотеатре «Мир» (тогда просто ГОСКИНО) перед вечерними киносеансами играл эстрадный оркестр (что-то наподобие джаза), в очень небольшом составе. Тут же разрешалось потанцевать. Играли А.Трунцов, И.Нестеренко, Ю.Степанов, В.Дороговцев.
Чувая, баруха и кир…
Я знаю, что для всех слушающих и танцующих исполнители были боги, людьми не от мира сего, и что внутренняя жизнь оркестра и каждого музыканта в отдельности была табуирована и возведена в ранг величайшей харизмы. Так было. – Как сейчас, - я не знаю. Прервалась связь времен. Мы ушли. Пришли другие – непонятное, незнакомое племя, с иной музыкой, с другими ритмами, акцентами и культурой. Да, действительно, в те времена в музыкальных кругах существовала клановость, предполагающая некоторую отстранённость от публики. Такое поведение было продиктовано молодостью, легким зазнайством и честолюбием. Среди музыкантов был распространен (даже!) так называемый «скрипичный» сленг, невразумительная тарабарщина. Девушка – «чувая», женщина легкого поведения – «баруха», выпивка – «кир», музыкант – «лабух», попутка – «кардифал», глупый – «смурной», игра на похоронах – «жмур», мальчик при оркестре – «фиффер» и т. д. Объясняться на таком жаргоне было не трудно, и в любой точке отечественной географии каждый музыкант мог понять другого. При распределении «башлей» т.е. денег за игру соблюдалось правило. Делили по «маркам». Высшие марки имели трубачи и баритонисты. Затем – тенора, ударник и альтисты. Басисты «эсный» и «бэйный» - по усмотрению. Воровство и подлость в коллективе были наказуемы. Уличенный в провинности был обязан на глазах у товарищей съесть окурок, но после такого искупления попрекаем, никогда не был. Во время антракта или отдыха разговаривать или спорить запрещалось. Если руководитель «видел» у кого-нибудь погрешность в игре, то инструментом тихонько проигрывал фразу: «до-ре-ми–до-ре-до», что означало обидную матерщину.
У музыкантов-духовиков всегда была некая горечь от дискриминационных взглядов «классиков». Я помню ни один десяток товарищей загубивших свои жизни ради поклонения Бахусу. В силу нетвердого характера и мягкосердечности почти все они были бессеребренники, обреченные прозябать в заброшенности.
В 40-е, 50-е, 60-е и 70-е каждое предприятие и даже школы имели свой духовой оркестр. Теперь та эпоха – сплошной антиквариат с ее бравадой, сентиментальностью и макулатурными страницами старых партитур. Сейчас духовой оркестр в глобальной своей значимости не востребован и зачастую являет собой оскорбительную пародию. Мне грустно смотреть, когда три или четыре «исполнителя» «дуют» на похоронах, когда по всем музыкальным канонам и эстетическим правилам их должно быть не менее девяти. Это минимальное число оркестрантов. К большому сожалению, сегодня духовой оркестр выродился, как жанр. (У нас, конечно). Очень редко я прихожу в ДК и внимательно слушаю «последних могикан» - оркестрантов. Играют хорошо. Молодцы ребята!
Запретный джаз
Отправляться в далекие воспоминания не так просто. Вместо дорожного посоха и мешка заплечного следует запастись «вещьдоками» в виде старых писем, фотографических карточек, дарственных сувениров, грампластинок, курительных мундштуков и всякого рода безделушек, оживляющих память. Я много рассказал об оркестрах духовых, но ничего – о джазовой музыке – этой почтенной мисс как-то обминувшей наш город стороной. Я хочу сказать, что моей Кадиевке с этим не повезло. Здесь не было подлинных мастеров, свободно импровизирующих в стиле «ритм-энд блюз», «рэг-тайм» или «би-боп». Были здесь, конечно, высокообразованные трубачи, такие, к примеру, как Патороча, которому, однако ж, было слабо засурдинить гортань своего флюгель-горна и «выдать» пассаж в манере Луи или Диззи Гиллеспи. Присутствовал талант, уровень, но не было школы. Да откуда же ей было взяться, когда уже в 1947-1948 годах джаз был запрещен, а саксофон, согнутый в три погибели идеологической подагрой, объявлен вражеским инструментом. Зато, помнится, по радио нескончаемо передавались симфонические мелодии, арии, и фрагменты из опер и оперетт. Вот тогда-то случилось то, чего не мог предугадать никто. – Ах, вы запрещаете джаз? – сказали его почитатели и полезли… на чердаки. Оттуда, из ветхих чемоданов, коробок и запыленной ветоши стали извлекаться довоенные грамзаписи с музыкой Утесова, Цфасмана, Варламова, Хилтона, Депрайнзи и др. И снова возвратились на танцплощадки румбы, фокстроты, блюзы и диксиленды. Таких пластинок осталось после войны немного, но каждая их них воспринималась как дорогая и нежная вещь. Но это еще, куда ни шло! На рынках стали появляться эмигрантские исполнения П.Лещенко, А.Бояновой, А.Вертинского и Оскара Строка, подпольно изготовленные на рентгеновских снимках. Все это стоило немалых денег.
Появились дельцы, профессионалы и знатоки. То была разновидность какого-то увлекательного помешательства. На «толчке» кадиевского рынка любители узнавали друг друга, тут же обменивались, назначали новые встречи, давали адреса. Среди них я помню очень высокопоставленных лиц, здравствующих поныне. Приходили на «рандеву» и демонические личности, в обязанности которых входил разгон таких шабашей. Впрочем, им говорили, что в этом нет ничего крамольного, что, напротив, - запретное всегда влечет, что когда человек, выжатый тоской, слушает любимый мотив, - то это, как подарочная роза на Королевской улице.
Зимой 1951 года в Кадиевку приехал Утесов. Билеты на его концерт стоили невероятно дорого. Но городское начальство пошло людям навстречу и протранслировало выступление по местному радио от начала и до конца. Я помню, было очень холодно. Стоял январь. Поздним вечером в районе центральной аптеки собралась масса народу. Неподалеку был установлен громкоговоритель. Пел любимейший артист Советского Союза. Пел о войне, о любви, о сердце, которому не хочется покоя. Многие вытирали слезы, а я не понимал почему. Тогда мне было четырнадцать лет.
Святая к музыке любовь
И как-то потом все схлынуло, и ажиотаж прошел сам по себе, а Кадиевка добывала уголь, строила проспекты, выпускала машины, кокс и не переставала петь. Было вдосталь разных песен, городских романсов и шлягеров-однодневок по черного кота, про Мишку и его улыбку, ландыши, бэсамэмучу…. В Кадиевку потом приезжали много-много оркестров и артистов академических театров оперы и балета, а шахтеры, строители и учащиеся школ несли им цветы и кричали «браво»….
Иногда я встречаюсь с музыкантами всех поколений, я люблю их и не скрываю своих симпатий, воздавая им по их таланту. Привет Вам Юрий Евгеньевич Степанов, привет тебе Миша Ефимцев, с музыкальным приветом к тебе Макс Петров. Да здравствует наша святая к музыке любовь!
Евгений Коновалов, специально для «Городка»
На фото: А.Боянова, П.Лещенко, Л.Утесов, старые пластинки
Коментарів 2