Инженерша Кэтлин
1.
Ее настоящее имя было Кэтлин Грэйбилл. Свое детство и годы раннего девичества она провела в семье погибшего углекопа на рудниках северного Уэльса. В шестнадцатилетнем возрасте молодая англичанка пересекла Ла-Манш, чтобы проделать дальнейший путь на юг России в придонские степи. Здесь, по настоянию своего богатого дяди, одного из учредителей Коллегии Юзовских каменноугольных копей, Кэтлин и должна была коротать последующие дни своей жизни.
К осени 1903 года она оказалась на руднике с совершенно не ясным для ее сознания названием «Собачевка». Впрочем, несмотря на грязное прокопченное угольной пылью степное захалустье, обитала она во вполне приличном особнячке с прислугой на английский манер, с традиционной кухней, с сэндвичами, пудингами, обязательным гонгом в обеденное время и дружным лаем четтервиловских догов. В скучное время года, когда степь обливалась слезами грустных дождей, ее дом (скорее всего по причине осеннего унынья) посещали гости, такие же, как и она девушки-иностранки, родственницы управляющих и служащих угольных компаний. Они жаловались на скуку т обреченность безбрачного прозябания. Молодые леди и фрау были некрасивы и походили на ученых мартышек, жеманных и очень наивных. Молоденькую и смазливую Кэтлин они больше раздражали, нежели развлекали, отнимая у нее время на изучение нравов, истории и языка новой для нее страны.
Спустя год она уже неплохо читала открывшуюся ей литературу в оригинале и совершенно искренне обижалась на российских классиков, писавших о занудности и чопорности англичанок.
Целыми днями Кэтлин пропадала на руднике в местах скопления жалких землянок и лачуг, где ютились шахтерские семьи. Вечерами от впечатлений она обретала головную боль и, засыпая, ей грезилась убогость и дикость быта бедных, для которых (как ни странно) наличие выпивки в кабаках беспокоило больше, чем их собственные судьбы. Она никогда не могла припомнить ни одного лица. Вся эта копошащаяся человеческая масса виделась ей в образе постоянно дерущихся или веселящихся призраков, похожих на пьяных чертиков. Ее угнетал вид рудничных женщин – этих бесправных холопок у своих мужей, состарившихся преждевременно и превратившихся в ябед, озлобленных склочниц и ведьм.
Однажды Кэтлин вспомнила, что у нее на родине угольщики живут не так, что для людей такого сорта некто пастор сэр Джон Стэнли написал «Книгу законов», где все расписано до малейших деталей, вплоть до вопросов, относящихся к моралистике.
В тот же день она написала своему дяде о целесообразности перевода труда пастора Стэнли на местное наречие, на что вскоре получила резкое возражение, что-де упомянутое ею «Уложение» на местной почве неприемлемо ввиду уникальных особенностей славянских характеров.
2.
…. Ей как-то вдруг все опротивело и Кэтлин подружилась со степью. О, это была трогательная привязанность человека издалека к новому месту, совпавшему с аккордами ее душевных красок и страстей. Ей полюбилось в летнее сонное время уходить за тихо журчащую Камышеваху в степные овражки и, лежа на спине, глядеть на облака или слушать ветры, которые сопя ревут словно брошенные дети. Кэтлин нравилось глядеть на иссеченную временем каменную глыбу, отдаленно напоминающую человеческий лик, задратый ввысь. Иногда этот камень, этот спесивый болван, которому ни по чем вечность, приводил ее в состояние ужаса и мистического трепета.
Но однажды на своем обычном месте она обнаружила человека. Был тот в кителе горного инженера, и в его форменном картузе с молоточками улыбался пучок полевых цветов.
Они долго говорили, пока дикие голуби не порозовели от заката. Закат был таким страшным, необузданным и кровавым, словно на краю неба свершилось невероятное злодейство.
В августе они обвенчались и миссис Грейбил, приняв православие, стала госпожой Вороновой.
Подражая русским мещанкам того времени, она с душою ушла в «благотворительность», но понимала эту миссию по-своему. Узнав, что прогорклый пьяница-коногон Аникей Ряполов из расстриженных попов, благоволила к нему особо и давала ему на водку. Он же обнаглев, и часто пребывая в нешуточном опохмеле, приползал к инженерскому дому и скулил на всю Собачевку: - Барышни любезныя! Не поскупись во обрадование души моейя!
Инженерша самолично выносила ему двугривенник и в пояс кланялась расстриге. Тот целовал ей руки, слезно восклицая: - Чей хлеб ем, - того и вем (вем – величаю, старославянское, прим. ред.)!
Ее супруг, человек беззаветно отдающий себя горному делу, глядел на действия молодой жены, как на возрастные шалости, и во многом был ей потатчиком. По настойчивой просьбе он даже тайно отводил ее в недра шахты, где той нравилось часами слушать бесконечную тишину подземелья.
Когда у них родился первенец, инженер не стал спорить с женой, давшей сыну имя Дэниэл. Воронов хотел назвать мальчика Антошей в честь земского доктора Чехова.
На седьмом году их супружества Кэтлин страстно увлеклась оккультными науками и из этого состояния больше не выходила. Она свела тайное знакомство с темной волошкой, одиноко живущей на степном хуторе. И было странным постороннему глазу видеть величавую женщину, крутогрудую, как лебедь, в обществе грязной старухи.
Однажды, гадая на каких-то узварах из очарованных полевых цветов о судьбах близких людей, выпало ей и им достать кончину от воды. Тонко кривились ее красивые губы в брезгливом неверии предсказания, однако мужу сказала: - Вода есть враг и погибель нашим жизням!
Инженер ничего не понял и только пожал плечами.
…. Через пять месяцев по прошествии этого разговора Воронов действительно утонул вследствие мощного наводнения, внезапно обрушившегося в горных выработках на Борисовских наклонных шахтах.
3.
Как правило, вдовство любой женщины, тем более внезапное, отрезвляет её, до тла выжигая все легкомысленное и наносное, чем жила раньше. Но с Кэтлин такого не произошло. Она окончательно уверовала в силу неких указаний свыше. Теперь она существовала в объятиях страха за собственную жизнь и жизнь сына. Ей вдруг стало глубоко отвратительна эта чужая земля. Она уже мысленно составила план побега, но возвращаться в угольный Уэльс не хотела из-за неотступных в ее судьбе невыносимых шахт. Кэтлин понимала, что найдет убежище только где-нибудь на краю глобуса, или в каменных дебрях молодых городов Нового Света. Впрочем, она уже написала в Чикаго подруге детства Бэтси и теперь ждала извещения.
Стояло знойное лето 1911 года. К отъезду было все готово. Казалось, что в мире существуют только две силы – солнце и суховей, эти древние мучители Дикого поля.
12 июля в Петров день она с сыном Дэниэлом покинула место, где оставила восемь лет своей жизни.
Уже где-то за речкой Лозовой их настиг ливень. Он был такой силы, какая обычно случается в степи после долгого отсутствия осадков, когда изможденная земля только всею исступленностью мольбы может выпросить у Создателя такое обилие влаги.
То был памятный ливень, вошедший в историю разрушительной стихии того лета. Потоки уносили крыши домов, скотину, урожай с полей и перекачивали неподъемные каменные глыбы. Кэтлин молилась о спасении. Вспоминая пророчества хуторской ворожеи, она как умалишенная шептала: - Вода, вода!. Кэтлин прижимала к себе головку перепуганного мальчугана и что-то не по-русски кричала в небо. Их воз был перевернут, и несчастные лошади бились в агонии, выбираясь из липкой трясины.
…. Но все обошлось. Возница оказался мужиком опытным. Женщина очнулась, когда их спаситель прокричал: - А вот и Дебальцевка! Прикатили! Она была еще в шоке от пережитого и лишь подумала: «Боже, каких только дурацких у них нет названий».
Потом мимо станции проходили товарные составы из Мариуполя, Таганрога и Юзовки
4.
Всю осень и зиму она жила во Львове в каких-то гостиничных номерах и только к концу февраля через Варшаву прибыла в Гданьск, откуда отчалила к берегам родной Британии.
В почтовом отделении ей вручили письмо с обратным адресом на имя Бэтси Барри, где та сообщала: «Дорогая Кэт! Все наши газеты только и пишут о «Титанике» - этом чуде всех морей и океанов. От берегов Старой Англии он должен отплыть в середине апреля. Было бы славно, если бы ты прибыла к нам именно на этом пароходе. Сплетничают, что в том путешествии будут известные личности и даже кое-кто из близких ко двору её высочества. То-то будет впечатлений! Ты, конечно, не забыла, что мой Юджин газетный репортер? Он просит тебя запомнить и даже записать подробности плавания для его газеты. Ждем с нетерпением. Поцелуй Дэвира. Твоя Бэтси».
В тот же вечер Кэтлин позвонила в Министерство морского пароходства и заказала каюту для двоих на «Титанике».
12 апреля 1912 года огромный лайнер, каких еще никто не видел от сотворения мира, отчалил от пирса и взял курс «норд-вест» к берегам Ньюфаундленда.
…. В тот вечер в ресторанах парохода какие-то веселые люди отплясывали чарльстон, и черные грумы в элегантных смокингах разносили на подносах грог, швейцарское пиво и смирновскую водку. В импровизированных луна-парках посвистывали гватемальские райские птички, невообразимого оперения, и под ветвями гаитянских пальм стилизованный пуэрториканец сходил с ума в гитарных напевах умопомрачительной «чеклы». Туда-сюда сновали какие-то длинноногие девушки в матросских костюмах и белых панамах, похожих на колониальные шлемы. Было много музыки шумной, радости, и вся эта зловещая роскошь была залита желтым электрическим свечением, неестественным и диким, как на репетициях в театре абсурда.
Кэтлин вышла из каюты на палубу и стала глядеть вниз на кипящую пенящуюся воду.
- Снова вода! – подумала она, но оторвав от нее прилипчивый взгляд и окинув им громадного стального гиганта, обрела уверенность.
Ее настоящее имя было Кэтлин Грэйбилл. Свое детство и годы раннего девичества она провела в семье погибшего углекопа на рудниках северного Уэльса. В шестнадцатилетнем возрасте молодая англичанка пересекла Ла-Манш, чтобы проделать дальнейший путь на юг России в придонские степи. Здесь, по настоянию своего богатого дяди, одного из учредителей Коллегии Юзовских каменноугольных копей, Кэтлин и должна была коротать последующие дни своей жизни.
К осени 1903 года она оказалась на руднике с совершенно не ясным для ее сознания названием «Собачевка». Впрочем, несмотря на грязное прокопченное угольной пылью степное захалустье, обитала она во вполне приличном особнячке с прислугой на английский манер, с традиционной кухней, с сэндвичами, пудингами, обязательным гонгом в обеденное время и дружным лаем четтервиловских догов. В скучное время года, когда степь обливалась слезами грустных дождей, ее дом (скорее всего по причине осеннего унынья) посещали гости, такие же, как и она девушки-иностранки, родственницы управляющих и служащих угольных компаний. Они жаловались на скуку т обреченность безбрачного прозябания. Молодые леди и фрау были некрасивы и походили на ученых мартышек, жеманных и очень наивных. Молоденькую и смазливую Кэтлин они больше раздражали, нежели развлекали, отнимая у нее время на изучение нравов, истории и языка новой для нее страны.
Спустя год она уже неплохо читала открывшуюся ей литературу в оригинале и совершенно искренне обижалась на российских классиков, писавших о занудности и чопорности англичанок.
Целыми днями Кэтлин пропадала на руднике в местах скопления жалких землянок и лачуг, где ютились шахтерские семьи. Вечерами от впечатлений она обретала головную боль и, засыпая, ей грезилась убогость и дикость быта бедных, для которых (как ни странно) наличие выпивки в кабаках беспокоило больше, чем их собственные судьбы. Она никогда не могла припомнить ни одного лица. Вся эта копошащаяся человеческая масса виделась ей в образе постоянно дерущихся или веселящихся призраков, похожих на пьяных чертиков. Ее угнетал вид рудничных женщин – этих бесправных холопок у своих мужей, состарившихся преждевременно и превратившихся в ябед, озлобленных склочниц и ведьм.
Однажды Кэтлин вспомнила, что у нее на родине угольщики живут не так, что для людей такого сорта некто пастор сэр Джон Стэнли написал «Книгу законов», где все расписано до малейших деталей, вплоть до вопросов, относящихся к моралистике.
В тот же день она написала своему дяде о целесообразности перевода труда пастора Стэнли на местное наречие, на что вскоре получила резкое возражение, что-де упомянутое ею «Уложение» на местной почве неприемлемо ввиду уникальных особенностей славянских характеров.
2.
…. Ей как-то вдруг все опротивело и Кэтлин подружилась со степью. О, это была трогательная привязанность человека издалека к новому месту, совпавшему с аккордами ее душевных красок и страстей. Ей полюбилось в летнее сонное время уходить за тихо журчащую Камышеваху в степные овражки и, лежа на спине, глядеть на облака или слушать ветры, которые сопя ревут словно брошенные дети. Кэтлин нравилось глядеть на иссеченную временем каменную глыбу, отдаленно напоминающую человеческий лик, задратый ввысь. Иногда этот камень, этот спесивый болван, которому ни по чем вечность, приводил ее в состояние ужаса и мистического трепета.
Но однажды на своем обычном месте она обнаружила человека. Был тот в кителе горного инженера, и в его форменном картузе с молоточками улыбался пучок полевых цветов.
Они долго говорили, пока дикие голуби не порозовели от заката. Закат был таким страшным, необузданным и кровавым, словно на краю неба свершилось невероятное злодейство.
В августе они обвенчались и миссис Грейбил, приняв православие, стала госпожой Вороновой.
Подражая русским мещанкам того времени, она с душою ушла в «благотворительность», но понимала эту миссию по-своему. Узнав, что прогорклый пьяница-коногон Аникей Ряполов из расстриженных попов, благоволила к нему особо и давала ему на водку. Он же обнаглев, и часто пребывая в нешуточном опохмеле, приползал к инженерскому дому и скулил на всю Собачевку: - Барышни любезныя! Не поскупись во обрадование души моейя!
Инженерша самолично выносила ему двугривенник и в пояс кланялась расстриге. Тот целовал ей руки, слезно восклицая: - Чей хлеб ем, - того и вем (вем – величаю, старославянское, прим. ред.)!
Ее супруг, человек беззаветно отдающий себя горному делу, глядел на действия молодой жены, как на возрастные шалости, и во многом был ей потатчиком. По настойчивой просьбе он даже тайно отводил ее в недра шахты, где той нравилось часами слушать бесконечную тишину подземелья.
Когда у них родился первенец, инженер не стал спорить с женой, давшей сыну имя Дэниэл. Воронов хотел назвать мальчика Антошей в честь земского доктора Чехова.
На седьмом году их супружества Кэтлин страстно увлеклась оккультными науками и из этого состояния больше не выходила. Она свела тайное знакомство с темной волошкой, одиноко живущей на степном хуторе. И было странным постороннему глазу видеть величавую женщину, крутогрудую, как лебедь, в обществе грязной старухи.
Однажды, гадая на каких-то узварах из очарованных полевых цветов о судьбах близких людей, выпало ей и им достать кончину от воды. Тонко кривились ее красивые губы в брезгливом неверии предсказания, однако мужу сказала: - Вода есть враг и погибель нашим жизням!
Инженер ничего не понял и только пожал плечами.
…. Через пять месяцев по прошествии этого разговора Воронов действительно утонул вследствие мощного наводнения, внезапно обрушившегося в горных выработках на Борисовских наклонных шахтах.
3.
Как правило, вдовство любой женщины, тем более внезапное, отрезвляет её, до тла выжигая все легкомысленное и наносное, чем жила раньше. Но с Кэтлин такого не произошло. Она окончательно уверовала в силу неких указаний свыше. Теперь она существовала в объятиях страха за собственную жизнь и жизнь сына. Ей вдруг стало глубоко отвратительна эта чужая земля. Она уже мысленно составила план побега, но возвращаться в угольный Уэльс не хотела из-за неотступных в ее судьбе невыносимых шахт. Кэтлин понимала, что найдет убежище только где-нибудь на краю глобуса, или в каменных дебрях молодых городов Нового Света. Впрочем, она уже написала в Чикаго подруге детства Бэтси и теперь ждала извещения.
Стояло знойное лето 1911 года. К отъезду было все готово. Казалось, что в мире существуют только две силы – солнце и суховей, эти древние мучители Дикого поля.
12 июля в Петров день она с сыном Дэниэлом покинула место, где оставила восемь лет своей жизни.
Уже где-то за речкой Лозовой их настиг ливень. Он был такой силы, какая обычно случается в степи после долгого отсутствия осадков, когда изможденная земля только всею исступленностью мольбы может выпросить у Создателя такое обилие влаги.
То был памятный ливень, вошедший в историю разрушительной стихии того лета. Потоки уносили крыши домов, скотину, урожай с полей и перекачивали неподъемные каменные глыбы. Кэтлин молилась о спасении. Вспоминая пророчества хуторской ворожеи, она как умалишенная шептала: - Вода, вода!. Кэтлин прижимала к себе головку перепуганного мальчугана и что-то не по-русски кричала в небо. Их воз был перевернут, и несчастные лошади бились в агонии, выбираясь из липкой трясины.
…. Но все обошлось. Возница оказался мужиком опытным. Женщина очнулась, когда их спаситель прокричал: - А вот и Дебальцевка! Прикатили! Она была еще в шоке от пережитого и лишь подумала: «Боже, каких только дурацких у них нет названий».
Потом мимо станции проходили товарные составы из Мариуполя, Таганрога и Юзовки
4.
Всю осень и зиму она жила во Львове в каких-то гостиничных номерах и только к концу февраля через Варшаву прибыла в Гданьск, откуда отчалила к берегам родной Британии.
В почтовом отделении ей вручили письмо с обратным адресом на имя Бэтси Барри, где та сообщала: «Дорогая Кэт! Все наши газеты только и пишут о «Титанике» - этом чуде всех морей и океанов. От берегов Старой Англии он должен отплыть в середине апреля. Было бы славно, если бы ты прибыла к нам именно на этом пароходе. Сплетничают, что в том путешествии будут известные личности и даже кое-кто из близких ко двору её высочества. То-то будет впечатлений! Ты, конечно, не забыла, что мой Юджин газетный репортер? Он просит тебя запомнить и даже записать подробности плавания для его газеты. Ждем с нетерпением. Поцелуй Дэвира. Твоя Бэтси».
В тот же вечер Кэтлин позвонила в Министерство морского пароходства и заказала каюту для двоих на «Титанике».
12 апреля 1912 года огромный лайнер, каких еще никто не видел от сотворения мира, отчалил от пирса и взял курс «норд-вест» к берегам Ньюфаундленда.
…. В тот вечер в ресторанах парохода какие-то веселые люди отплясывали чарльстон, и черные грумы в элегантных смокингах разносили на подносах грог, швейцарское пиво и смирновскую водку. В импровизированных луна-парках посвистывали гватемальские райские птички, невообразимого оперения, и под ветвями гаитянских пальм стилизованный пуэрториканец сходил с ума в гитарных напевах умопомрачительной «чеклы». Туда-сюда сновали какие-то длинноногие девушки в матросских костюмах и белых панамах, похожих на колониальные шлемы. Было много музыки шумной, радости, и вся эта зловещая роскошь была залита желтым электрическим свечением, неестественным и диким, как на репетициях в театре абсурда.
Кэтлин вышла из каюты на палубу и стала глядеть вниз на кипящую пенящуюся воду.
- Снова вода! – подумала она, но оторвав от нее прилипчивый взгляд и окинув им громадного стального гиганта, обрела уверенность.
Евгений Коновалов
Коментарів 10