Два коногона
Жили два коногона, Осип да Николай. У Осипа был красный такой мерин без клички. У Николая – пегая кобыла Гулька. Разными были мужики. Осип здоровенный, рыжий и злой, как все рудничные собаки вмести. Николай же характера покладистого, рассудительный. Работали эти двое в одной смене. Нет людей отчаянней коногонов. И одеваются они не так, как все. Рубахи у них красные навыпуск, картузы кожаные, сапоги со скрипом в гармошку. В руках кнуты. Держатся отдельной артелью. Стоят, семечки щелкают, рыгочут.
Это они на верху такие. Как под землю спустятся, совсем другими становятся. Звереют. Бьют лошадей нещадно. А работа у них – не позавидуешь. Возят они по узкой колее крепежный лес к забоям, а от туда уголь. Путь шаткий, шпалы гнилые, то подъем, то спуск. Все время коногону надо подгонять лошадь, или палки в колеса вставлять, чтобы не так шибко бежала с уклона партия вагонеток. Ну а если вагонетки с рельсов сойдут – совсем беда! Тогда на разум лошади только и надежда. Коногон подкладывает под колеса обаполы, подкладки и кричит: «Чуть продерни! Стой!». И лошадь все это разуметь должна.
Коногон Николай любил свою Гульку. Едва утро она уже его ждет. Чует, что есть у него для нее гостинец. Войдет коногон Николай в подземную конюшню и даст ей корочку хлеба, а то и сахару. Работали они согласно. Умница была Гулька. Все команды разумела, все места помнила, где тише, а где шибче ехать надо. С места трогалась плавно, без дерготни. Когда на обед-перерыв приспеет, станет и стоит, не работает. Хоть время по ней проверяй.
А другое дело у Осипа с мерином. Работают они трудно. Кипятится Осип, злобствует. Уж мерина того колотит, что лучше не видать такого. Бедная животина, никак не применится к нраву бестолкового человека, и что ни ходка – крик, ругань, побои.
Подъезжает как-то Николай к разминовке, смотрит: вагонетка вверх колесами валяется, а Осип на мерине все зло сгоняет, да так его батогом хлещет, так хлещет.… А потом матерясь, стал репицу хвоста ему заламывать. Бедный мерин заржал и пал на почву от боли. Не выдержал тут Николай: «Ах ты ж, лютая скотина. Ты чего это творишь? Да причем же тут он, коли в твоей башке пусто! Сколько тебе было сказано – не забивай лошадь! Ведь тебя и штейгер штрафовал за эти дела!».
- Поговори мне, - пуще разошелся Осип и к Николаю с кнутом. Повздорили они крепко. Чуть не до драки.
В конюшне Гулькино стойло рядом с мерином. Овес едят и воду пьют из одного корыта. Не однажды подмечал Николай, что пока мерин не насытится, Гулька есть не станет.
- Жалеет она его, что ли? - дивился коногон. Вот и сегодня подметил, как слезились глаза, когда глядела, как мучили мерина.
Каждую весну, на пасху, лошадей из шахты выводят на перековку и просто так – для здоровья. Выдали их в клети с завязанными глазами, чтобы враз не ослепли, а привыкли к свету помаленьку. Погнали коногоны лошадей на травяные луга Крынки-реки, на вольный откорм. Глядит Николай – Гулька от мерина не отходит, а он довольный обмахивает ее хвостом.
- Вот спайка! - смеется Николай.
В полдень дочка обед принесла.
- Ну, а где Гулька? - говорит отцу.
- Да вот же она! Видишь, пегая такая лошадка!
Девчушка гладит осторожно, боязливо.
- А это что за конячка, что от Гульки не отходит?
- Это ее наипервый друг, - смеется отец. - У них гужа одна!
- А кто ее коногон?
- Дядька Осип!
- Тот, что тетку Елену лупцует?
- Он самый!
Быстро пролетели вольные денечки. Опустили лошадей в шахту. Николай с Осипом после той сварки сквозь зубы разговаривают. Только о деле говорят.
- Ты чего это стрелку не перевел, как на квершлаг уехал? - винит Осипа Николай.
- Чаво, чаво? За всем разве упомнишь! - кричит и начинает наливаться злостью. Матерщина из него так и прет.
Все бы так и было, но тут крутой поворот вышел. Как-то на приконце смены едет Николай порожняком. Не гонит. Вдруг стала его Гулька и ушами прядет тревожно. Что такое? Потом как фыркнет, как засеменит задними ногами. Рванулась, опрокинула все вагонетки и все норовит из постромок высвободиться: «Гулька, ну что стряслось?». Где там! Взбеленилась лошадь. Пена пошла изо рта. Всей силой рванулась, порвала упряжь и галопом умчалась к стволу. Николай за ней. Бежит, кричит: «Стой, стой!».
Где-то впереди огонек показался. Мечется этот огонек. Подбежал Николай ближе. Слышит Гулькино ржание и человеческий крик, страшный и тягостный. А как подошел, такое увидел, лучше бы и не видеть. Глазам не верит. Рядом с иссеченным батогами мерином лежит раздавленный Осип. Николай враз все понял: Осипа порешила за побитого мерина Гулька. Прибежали люди. Выдали Осипа наверх. Весь рудник гудел, как улей пчелиный. На шахту начальство большое приехало. Николая вызвали. Допросили. Рассказал он все, как было. Управляющий распорядился: Гульку с мерином татарам продать или цыганам.
А Осип, окаянная душа, все же вычухался. Только окривел и в шахте больше не работал. Определился табакотрусом. Должность такая была, да и по сей день на некоторых шахтах имеется – всех идущих в шахту проверять, нет ли махорки и спичек в карманах, потому как в шахтах курение – взрывом опасное.
Было то сердитое дело недалеко от Юзовки. Там и рудник Сердитый есть. Может от того случая и прозван так.
Это они на верху такие. Как под землю спустятся, совсем другими становятся. Звереют. Бьют лошадей нещадно. А работа у них – не позавидуешь. Возят они по узкой колее крепежный лес к забоям, а от туда уголь. Путь шаткий, шпалы гнилые, то подъем, то спуск. Все время коногону надо подгонять лошадь, или палки в колеса вставлять, чтобы не так шибко бежала с уклона партия вагонеток. Ну а если вагонетки с рельсов сойдут – совсем беда! Тогда на разум лошади только и надежда. Коногон подкладывает под колеса обаполы, подкладки и кричит: «Чуть продерни! Стой!». И лошадь все это разуметь должна.
Коногон Николай любил свою Гульку. Едва утро она уже его ждет. Чует, что есть у него для нее гостинец. Войдет коногон Николай в подземную конюшню и даст ей корочку хлеба, а то и сахару. Работали они согласно. Умница была Гулька. Все команды разумела, все места помнила, где тише, а где шибче ехать надо. С места трогалась плавно, без дерготни. Когда на обед-перерыв приспеет, станет и стоит, не работает. Хоть время по ней проверяй.
А другое дело у Осипа с мерином. Работают они трудно. Кипятится Осип, злобствует. Уж мерина того колотит, что лучше не видать такого. Бедная животина, никак не применится к нраву бестолкового человека, и что ни ходка – крик, ругань, побои.
Подъезжает как-то Николай к разминовке, смотрит: вагонетка вверх колесами валяется, а Осип на мерине все зло сгоняет, да так его батогом хлещет, так хлещет.… А потом матерясь, стал репицу хвоста ему заламывать. Бедный мерин заржал и пал на почву от боли. Не выдержал тут Николай: «Ах ты ж, лютая скотина. Ты чего это творишь? Да причем же тут он, коли в твоей башке пусто! Сколько тебе было сказано – не забивай лошадь! Ведь тебя и штейгер штрафовал за эти дела!».
- Поговори мне, - пуще разошелся Осип и к Николаю с кнутом. Повздорили они крепко. Чуть не до драки.
В конюшне Гулькино стойло рядом с мерином. Овес едят и воду пьют из одного корыта. Не однажды подмечал Николай, что пока мерин не насытится, Гулька есть не станет.
- Жалеет она его, что ли? - дивился коногон. Вот и сегодня подметил, как слезились глаза, когда глядела, как мучили мерина.
Каждую весну, на пасху, лошадей из шахты выводят на перековку и просто так – для здоровья. Выдали их в клети с завязанными глазами, чтобы враз не ослепли, а привыкли к свету помаленьку. Погнали коногоны лошадей на травяные луга Крынки-реки, на вольный откорм. Глядит Николай – Гулька от мерина не отходит, а он довольный обмахивает ее хвостом.
- Вот спайка! - смеется Николай.
В полдень дочка обед принесла.
- Ну, а где Гулька? - говорит отцу.
- Да вот же она! Видишь, пегая такая лошадка!
Девчушка гладит осторожно, боязливо.
- А это что за конячка, что от Гульки не отходит?
- Это ее наипервый друг, - смеется отец. - У них гужа одна!
- А кто ее коногон?
- Дядька Осип!
- Тот, что тетку Елену лупцует?
- Он самый!
Быстро пролетели вольные денечки. Опустили лошадей в шахту. Николай с Осипом после той сварки сквозь зубы разговаривают. Только о деле говорят.
- Ты чего это стрелку не перевел, как на квершлаг уехал? - винит Осипа Николай.
- Чаво, чаво? За всем разве упомнишь! - кричит и начинает наливаться злостью. Матерщина из него так и прет.
Все бы так и было, но тут крутой поворот вышел. Как-то на приконце смены едет Николай порожняком. Не гонит. Вдруг стала его Гулька и ушами прядет тревожно. Что такое? Потом как фыркнет, как засеменит задними ногами. Рванулась, опрокинула все вагонетки и все норовит из постромок высвободиться: «Гулька, ну что стряслось?». Где там! Взбеленилась лошадь. Пена пошла изо рта. Всей силой рванулась, порвала упряжь и галопом умчалась к стволу. Николай за ней. Бежит, кричит: «Стой, стой!».
Где-то впереди огонек показался. Мечется этот огонек. Подбежал Николай ближе. Слышит Гулькино ржание и человеческий крик, страшный и тягостный. А как подошел, такое увидел, лучше бы и не видеть. Глазам не верит. Рядом с иссеченным батогами мерином лежит раздавленный Осип. Николай враз все понял: Осипа порешила за побитого мерина Гулька. Прибежали люди. Выдали Осипа наверх. Весь рудник гудел, как улей пчелиный. На шахту начальство большое приехало. Николая вызвали. Допросили. Рассказал он все, как было. Управляющий распорядился: Гульку с мерином татарам продать или цыганам.
А Осип, окаянная душа, все же вычухался. Только окривел и в шахте больше не работал. Определился табакотрусом. Должность такая была, да и по сей день на некоторых шахтах имеется – всех идущих в шахту проверять, нет ли махорки и спичек в карманах, потому как в шахтах курение – взрывом опасное.
Было то сердитое дело недалеко от Юзовки. Там и рудник Сердитый есть. Может от того случая и прозван так.
Евгений Коновалов
Коментарів 1