Вердикт (ч.2)

Жаннет добродушно рассмеялась детской наивности, но, вспомнив – данное заявление касается только лангустов, осеклась и кинула быстрый взгляд на маму. На маму нельзя было смотреть без жалости – на мгновенно побагровевшем лице, глаза выглядели странным моргающим сигналом далёкого светофора. Не пригубленный бокал поставлен обратно и отодвинут, зубы стиснуты, вследствие чего, скулы несколько нарушили гармонию правильного овала лица.
Пьер немного плеснул вина в свой бокал, и пригубил, потом подцепил лангуста щипцами, положил на тарелку, и, как будто не замечая перемены в тёщином настроении, спокойным тоном спросил:
- Мама, а вы? Вам положить это чудо кулинарной мысли? Или вы предпочтёте ему что-то другое? – и начал руками ломать панцирные кольца хвоста, добираясь до мяса. – Напрасно. Очень вкусно. Дети, вкусно?
- Да-а!

- Вот видите, а вы игнорируете старания любимого зятя. Или уже бывшего любимого? Неужели муж Луизы готовит лучше меня? Но он сам мне признавался – не знает, с какого конца нужно начинать чистить картошку. Мама, видит Бог, я старался, - Пьер вновь обратился к ней. - Я даже стоял в очереди за Красным бретонским лангустом. Вы же знаете – у него самый тонкий и нежный вкус.
Дети, посмотрев на отца, отложили в сторону щипцы и вилку для омаров. Попробовали вслед за отцом начать руками разделывать лангустов, но, выпачкав руки, тут же сдались:
- Папа, у нас не получается.
Нельзя было их целыми ставить на стол, но из-за того, что не хотел подвергать себя риску разоблачения, Пьер нарушил процесс подачи этого блюда. Он взял тарелки детей, быстро расколол щипцами панцири, и вернул назад. Жаннет засуетилась, стараясь предложить маме что-либо из пищи.

- Я имел счастье, мадам, лицезреть вас, в течение длинных одиннадцати лет, в роли своей мамы. Все эти годы я терпел вашу несносную болтовню, лишь потому, что я люблю свою Жаннет, подарившую мне двух прелестных ребят.
- Милый зятёк, о чём ты говоришь? Я сегодня нема, словно рыба.
Пьер повернулся в сторону супруги:
- Жаннет, если она будет продолжать тараторить, тогда её ждёт участь Орлеанской девы, клянусь святой Марией.
Где-то на Востоке Европы говорят: «Короток человеческий век, особенно, бабий». Что с вашим лицом, мама? Что случилось? Наш дом летит в тартарары? Или дьяволы явились по вашу душу? Ма-а-ма, не странно ли, что вы вдруг дар речи потеряли?

- Я всегда говорила, что Луизе меньше повезло в жизни, чем тебе. Но я глубоко ошибалась. Дети, проводите свою бабушку до двери – она глубоко обижена, и не может более находиться в этой атмосфере ежедневных чудовищных издевательств над ее личностью.
Мама слегка отодвинула стул, и с явно наигранным чувством оскорбленного достоинства вышла из-за стола.
- Извини, дочь, но я смотрю – ваш дом, медленно, но уверенно превращается в вертеп.
- Мама, разве можно так выражаться?! Ведь дети же! – Жаннет беспомощно глянула на Пьера. Тот спокойно наливал вино в бокал, не обращая ни на кого внимания.
- Пьер?!
- Жаннет, за твоё здоровье, и здоровье наших детей.

- Дочь, смотри – он уже пьёт в одиночку! И я не удивлюсь, если однажды ты мне скажешь – твой муж начал проводить слишком много времени в ванной, - несколько помедлив, добавила, - и долго выбирать рубашки, тоже.
- Напрасно вы, мама, так рассуждаете, - Пьер, добравшись до мяса, начал брать его, руками.
- Пьер, какой пример ты подаёшь детям? – раздражённо упрекнула Жаннет.
- В нашей семье сегодня, по случаю праздника, я объявляю День всепрощения. Мама садитесь за стол – вы прощены, за все те злодеяния…
- Пьер, миленький…, - Жаннет схватилась обеими руками за голову.
- …которые принесли этому дому. А это мясо называемое говядиной по-шарантски, ночь провело в маринаде, ожидая своей участи. Его можно всем брать руками, потому что я в него вложил остальную часть души, или моя Жаннет полна желанием того момента, когда мама мою душу добьет вилкой?

- С меня достаточно. Я покидаю…, - мама обвела взглядом комнату, подбирая правильные слова, - эти стены. Очень жалко, что все эти годы, твой муж не хотел понимать ни меня, ни тебя…
Пьер, услышав подобную ересь, поперхнулся, схватил кувшинчик с соком, и начал пить прямо через край.
Щёлкнул замок входной двери. Послышался грустный голос:
- Удивительно! Какой пример подаёт без пяти минут доктор наук? Я же говорила – он меняется и очень быстро…
Пьер посмотрел на детей: «Сейчас бы характер проявить, да кулаком по столу грохнуть, чтобы впредь не повадно было. На Востоке с людьми сходного характера, не церемонятся, как я. Но дети…»

Дети с шумом встали из-за стола, подскочили к отцу, поцеловали в обе щеки: «Спасибо, папочка! Спасибо, мамочка!» – и убежали в ванную.
- Славянские штучки, - раздалось громом в комнате, тихое предположение мамы.
- Мы к тёте Луизе, - отчитались дети, прошмыгнув в открытую дверь, мимо Жаннет и её матери. Пьер равнодушно глянул на сценку у двери, и вновь наполнил бокал до краёв.
- С высоты ваших знаний о жизни, с позиции философии старой одинокой женщины, вы, мама, открыли мне глаза на истину, давным-давно озвученную на Востоке: «Все бабы – стервы». В далёкой России…
- Я – стерва?!!
Жаннет взялась руками за виски.
- Пьер, разве так можно?
- На Востоке, третий тост всегда пьют за женщин, и почему-то – стоя, - он встал, бесцеремонно с шумом отодвинув стул. – За ваше здоровье, милые мои женщины! Мама, отчего вы не откушали моего блюда, я старался, целые сутки не покидал кухню, а вы даже не соизволили попробовать? За Вас!

Допивая вино, он услышал, как хлопнула входная дверь. Мысленно перекрестился, и подумал: «Если бы это представление я устроил десять лет тому назад, то уже минимум, как пять лет, защитил докторскую диссертацию».
Пьер посмотрел в глаза подошедшей Жаннет, и задумчиво произнёс:
- Нужно было всё-таки твоей маме подарить гильотину.
- Зачем ты так, Пьер? Я же слышу фальшь в твоих словах.
- Другого подарка для неё моё воображение придумать просто не в состоянии. Если можно было, я купил, заказал бы в эксклюзивном исполнении компактную, отделанную чёрным деревом, чтобы каждая металлическая деталь отдавала хромом, и напоминала о моём глубоком уважении к ней.
- Она просто одинокая уставшая женщина, нам нужно её жалеть. Пьер?
- Для таких как она может быть одна философия – сначала покаяние, потом гильотина, и тогда миллионы людей во всём мире будут спокойно жить, дожидаясь… своей очереди перед изобретением Великой французской революции. Ты, дорогая, меня не переубедишь.

Остаток трапезы прошел в давящей тишине. Пьер, не спеша, наслаждался пищей, хотя вряд ли можно было назвать наслаждением этот медленный процесс – все блюда казались безвкусными, старыми и холодными. Взявшись за бутылку с вином, Пьер коротко спросил у жены:
- Будешь?
Жаннет, равнодушно ковыряющая вилкой в тарелке, лишь отрицательно кивнула головой.
- Шампанское? – смотря на супругу, с искрой надежды на оттепель, вновь подал голос Пьер.
Молчаливый ответ не заставил себя ждать…
- Значит, праздник для нас уже закончился, - подвел черту Пьер, непонятно каким тоном: то ли осведомляясь, то ли утверждая право своей мысли на существование. Не дождавшись ответа, тут же встал и прибрал бутылки со стола, бурча: «Пропал очередной праздник, из-за твоей мамаши. Уже в который раз? Я представляю, что будет со всеми нами, если она доживет до ста лет».
- Сколько можно об одном и тоже?! Мама, мама, мама, словно у нас нет больше тем для разговора? – с неприкрытым возмущением спросила Жаннет.

- Действительно. Если бы не она со своим носом Пиноккио2, я давно защитился. Ты прекрасно знаешь: как негативно действуют ее визиты на мою работоспособность.
- Ты, блуждая в своих словесных закоулках, просто заблудился и выбрал образ не того врага, - раздраженно выложила Жаннет свою версию причины его отношений с мамой, носящие, скорее натянутый характер, чем взаимное уважение. – И на нее списываешь собственную лень! Хотел – давно защитился бы!
Пьер от таких слов, поперхнулся, заходился кашлем, словно подавился большим куском, схватил фужер с соком и, запив, через силу выдавил из себя:
- Жаннет, это уже слишком! Ты перегибаешь палку! И если визиты мамы будут столь часты – я вообще запрещу ей здесь появляться! – далее из уст Пьера в адрес мамы полетели отдельные фрагменты русской словесности, не переводимые на французский язык…
- Воистину, это уже слишком! – вспылила Жаннет, охваченная чувством обиды за стойкое желание мужа видеть ее маму, как можно реже. – Ты не имеешь права выражаться в подобной грубой форме о самом святом для каждого человека!

- Место данной святой особи – на костре!!
- Особь?! Негод…, - дав волю эмоциям, вскрикнула жена, но, не договорив, вскочила, прижимая руки к глазам, которые были готовы вот-вот пролить ручьи. Ужаснувшись от мысли, что она чуть не обозвала мужа, убежала в ванную комнату. Там душа Жаннет нашла выход, и до сих пор сдерживаемые слезы брызнули из ее глаз, уничтожая еле заметные следы косметики.
Удивленный неожиданному превращению жены, Пьер поднялся из-за стола и пошел вслед за ней. Дверь в ванную была не затворена, поэтому он вошел. Жаннет стояла у зеркала, вытирая остатки слез. Пьер обнял ее, и прижался губами к шейке.
- Прости. Вспылил. Оказывается, был не прав. Готов загладить вину походом в ресторан.
- Я не пойду.
- Почему?
- Не хочу.
- Но если бы с мамой – ты пошла?
- Только ради нее.

- Ради нее, - автоматически повторил Пьер, пытаясь осмыслить услышанную причину. – А сегодня – не пойдешь и ради меня?
- Нет. Я не готова. К большому огорчению, ты меня обидел до глубины души.
- Я настаиваю!
- Нужно делать прическу, а у меня нет желания идти в парикмахерскую. Я же не могу себе позволить появиться в ресторане с неухоженными волосами. Ты сам потребовал, чтобы я носила длинные волосы, и сегодня как раз наступил такой день, когда именно твое желание внесло коррективы в нашу жизнь.
- Выходит, если бы у тебя была короткая стрижка – мы могли в любое время…
- Да, ты прав, - согласилась Жаннет, не дав ему договорить.
Потрясенный Пьер стоял, не веря своим ушам, рассматривая жену в отражении зеркала. В его поле зрения попала полочка, на которой среди разных предметов лежали ножницы. Дальше все произошло, будто в тумане. Перед глазами промчалась теща, гонявшаяся за ним с зажженным факелом среди каких-то развалин…

Раздался истошный женский крик, приведший Пьера в сознание. Кричала Жаннет, по ее щекам струились слезы. Пьер, не понимая причины неожиданной истерики, хотел ее обнять, и какое же было его удивление, когда он обнаружил в своих руках ножницы и, зажатую в кулаке, толстую прядь волос, длиной около тридцати сантиметров. Красота, которой он гордился, была загублена, по крайней мере, надолго. Шокированный своим поступком, Пьер не смог ни дать ему рациональную оценку, ни тем более понять – как он отважился на такой бессмысленный акт вандализма. Других слов Пьер не нашел, оценивая творение рук своих.
Ни слова раскаяния, ни просьбы о прощении не трогали сердце Жаннет. Ответ звучал кратко и однозначно:
- Не подходи!

Утром следующего дня, около восьми часов, раздались звонки мобильного телефона Жаннет.
- Здравствуй, мама! Я слушаю.
- Здравствуй, доченька! У вас ничего не случилось? Мое сердце подсказывает – у тебя появилась проблема.
- Нет, мама, у нас все хорошо.
- Пьер дома?
- Нет, у него дела в университете.
- Я сейчас подъеду.
- Мне скоро на работу.
- Я успею.
Спустя четверть часа, мама стояла у входа в квартиру дочери. Поцеловав дочь, она, первым делом, спросила:
- А когда ты успела сходить в парикмахерскую?

Жаннет попыталась солгать, но мгновенно появившийся проклятый ком в горле, от обиды за вчерашнее событие, выдавил слезы, и ей пришлось рассказать правду. Маминому возмущению не было предела.
- Я еще вчера предчувствовала – необычайным финалом должно закончиться такое недоброжелательство Пьера к своим родственникам. Сколько дипломов имеет, а не знает – родственников не выбирают. Какие меры думаешь предпринять?
- В отношении чего?
- Не чего, а – кого. Ты должна думать о будущем, и, прежде всего, о детях. Если сейчас не пресечь действия твоего мужа, то может начаться необратимый процесс.
- Какой процесс, мама? О чем вы говорите? Мне пора уходить.

- Процесс деградации личности. Неизвестно, что ему взбредет в голову через неделю, месяц, или очередной выпивки. А если начнутся синяки? А дети? Тебе же еще не знакомо чувство, когда начнешь смотреть им в глаза, и не будешь знать – говорить правду, или начинать лгать? И жизнь твоя покатится по кривой колее – станешь приучать себя и их ко лжи. Сегодня ты должна думать, прежде всего, не о себе, а о своих сыновьях. Тебе нужно обратиться в суд. Только суд сможет остановить твоего зарвавшегося ученого!
- Нет, нет, мама, ни в коем случае, об этом не может быть и речи. Я все равно скоро собиралась остригаться…
- Твои волосы вообще здесь ни причем. Я повторяю: нужно думать о будущем своих детей. И если о них некому позаботиться, тогда бабушка сама побеспокоится, о том, чтобы ее внуки росли в среде, не сотрясаемой, время от времени, античеловеческими выходками…
Через час мама, стоящая перед дверью, с табличкой, на которой золоченой вязью было написано громкое имя адвокатской конторы «Рон-Альпы», извлекла небольшое зеркальце из сумочки и внимательно погляделась в него…

* * *

Все стадии до судебного производства, а именно: дознание, возбуждение уголовного преследования и предварительное следствие уложились в рекордный срок чуть более месяца. Такая необыкновенная скорость была достигнута, только благодаря имени ответчика, умелым действиям адвоката и личной просьбе ректора университета избавить Понтале от лишней судебной волокиты, потому как на карту была поставлена честь одного из самых старых и престижных вузов Европы. По иску Абелии Грамон, мамы Жаннет, хотели, было отказать в возбуждении уголовного преследования, но прокурор воспротивился, и тогда сторона ответчика заявила о намерении, чтобы их дело слушалось судом присяжных, мотивируя – именно такой вариант дает больше шансов на оправдание человеку, случайно оказавшемуся на скамье подсудимых.

Наступило двадцать четвертое августа – день суда. Зал не смог вместить всех желающих присутствовать на процессе, возбужденном рядовой француженкой против своего именитого зятя. Вызванному ажиотажу способствовала кампания, раздутая стараниями газетчиков на всю Европу.
После оглашения председательствующей судьей постановления о придании Пьера Мари Понтале суду, за дело взялся государственный обвинитель, который, в течение десяти минут, рассказывал, о том, каким чудовищным унижениям подвергаются женщины свободолюбивой Франции, и в частности, жена и теща обвиняемого. Под конец своей речи он попросил жюри присяжных серьезно отнестись к всплывшей проблеме общества, и потребовал признать обвиняемого виновным. После чего дело останется за малым: судья должна осудить Понтале по всей строгости Закона, сроком на семь лет, в качестве назидания остальным воинствующим мужьям.

После столь неожиданного требования прокурора, поднялся шум в зале, родственники и все, кто знал тещу обвиняемого, стали жечь ее взглядами. Только сейчас ей стало понятно, чем оказалась чревата затеянная тяжба. «Почему же так, - думала она, - адвокат Бернар Луи, такой милый мужчина сумел внимательно выслушать и записать все творимые зятем издевательства над нею, и сказал, мол, они лишь попугают Пьера, чтобы тот был сговорчивее. А вышло нечто непонятное и неподдающееся моему разуму». Вряд ли сейчас кто-то был в состоянии заметить, как прокурор незаметно переглянулся с Бернаром. Первый асессор (помощник судьи) призвал к тишине, и после этого судебное следствие вошло в обычную колею: председательствующая допрашивала Понтале, заслушивались свидетели, начались судебные прения…
Прошло три часа. Судья взяла слово:

- Перед тем, как предоставить последнее слово обвиняемому и удалиться жюри присяжных для вынесения вердикта, не желают ли стороны дополнить полученную информацию?
Огюст Лангре (защитник ответчика). Уважаемые судьи, господа присяжные заседатели, почтенная публика, мы рассматриваем, казалось, редкостно простое дело. Но, это на первый взгляд, на самом деле мы распутываем сложный узел вечного противостояния: зять-теща. Поэтому сегодняшний суд можно смело назвать одним из самых громких процессов в истории французской Фемиды.
У меня вопрос к истцу: «Мадам Грамон, как зять вас зовет в быту?»
Абелия Грамон. Мама.
Лангре (артистично развел руками). Вы слышали, господа, он долгих одиннадцать лет, не смотря на все ее издевательства над ним, зовет самым дорогим словом на свете. Как после стольких лет ношения зятем, мягко выражаясь, тернового венца, она опустилась так низко…
Бернар Луи (выкрикнул). Ваша честь, мы протестуем!
Судья. Протест принят.

Лангре. Хорошо. При первом взгляде на мадам Грамон, мы видим – ее глаза смотрят, будто любя, но там, на самом дне, затаенный недуг. Со слов свидетелей, она частенько, словно невзначай, впадает в откровенность. На самом же деле ее откровения длятся часами. Мы все стали очевидцами, когда мадам Грамон слово предоставил прокурор, и вскоре судье пришлось останавливать ее, иначе нам довелось бы слушать до сих пор. И этому пороку свидетель вы, Ваша честь.
Теперь можно всем понять степень психотравм и их характер, наносимых через день истцом моему подзащитному. Я считаю – в изумление был ввергнут всякий, кто вздумал слушать ее хотя бы полчаса. Каждый новый праздник для мадам Грамон – спектакль, для Понтале – трагедия, для его жены – плавание в бурном море на плоту.

Я хочу подчеркнуть – в Пьере Понтале воплотились наиболее яркие черты нашего национального характера: невероятная любовь к экспериментам разного рода, и ум настоящего француза, вызывающий у нас восхищение, и зависть у остальных европейцев. Сегодня здесь, в этом здании, на которое обращены спасительные взоры миллионов людей, должны воссоединиться справедливость и закон, в лице суда присяжных, которые должны сказать: «Нет – фальшивой любви и заботе мадам Грамон! Да – мужу, нашедшему в себе силу воли, чтобы освободиться от тирании тещи!»
У меня все, Ваша честь.
Прокурор (поднял руку). Судья кивнула головой в знак согласия и произнесла: «Пожалуйста».
Прокурор. Ответчик, что вы можете рассказать о моральном облике истца?
Понтале. Насколько я помню, когда я стал вхож в их семью, с тех пор, мама Жаннет постоянно засыпает в компании деревянных ангелов3.

Прокурор. Вы хотите подтвердить, что истец ведёт добропорядочный образ жизни, живя в одиночестве?
Понтале. По крайней мере, я никого из мужчин не наблюдал в окружении мамы, в течение тех лет, как полюбил свою будущую жену. Этот факт свидетельствует о нездоровом характере. Столь длительное одиночество не может не отразиться пагубно на привычках и взаимоотношениях внутреннего мира женщины с окружающей средой.
Прокурор. Гражданин Понтале, вы меня, очевидно, не поняли?
Понтале. Я прекрасно вас понял.
Прокурор. Я согласен с защитником ответчика – дело очень серьезное. Оно, затрагивая женскую честь, касается половины населения Франции. Общество, прежде всего, должно увидеть в лице суда своего защитника. А теперь непосредственно вопрос: «Обвиняемый, вы не отрицаете, что именно под воздействием алкоголя отрезали волосы у своей жены?
Понтале. Немного легкого красного вина не затуманили мой мозг, но я не помню, как остриг волосы Жаннет.

Прокурор. Но вы действовали умышленно, не получив согласия со стороны жены?
Понтале. Да.