Вердикт (ч. 4, окончание)

Баррас. При таком откровении, напрашивается вопрос: как вы смогли проникнуть в святая святых нашего города, ведь я смотрю – вы маньяк, либо у вас было слишком голодное детство?
Лоран (обиженно блеснув глазами, с тихим упрёком произнёс). Разве можно так судить о человеке, не зная его? Она была у нас святая. (Замолчав, он трижды себя перекрестил и поцеловал большой палец.) Упокойся, мама, с миром.
Баррас. Прошу, месье, извинить меня. К тёще можно испытывать глубокие чувства – в это трудно поверить. Только один случай на миллион.
Персье (обращаясь к Баррасу). Вам не понять, вы – мужлан!

Баррас. Не знаю, не замечал. Но хочу напомнить – бунт Пьера Понтале символичен – он произошел в День взятия Бастилии. Если парижанам пришлось взять штурмом тюрьму, ради освобождения семерых пленников, то нам, лионцам, нужно проявить мудрость и не осудить одного человека, который, возможно, станет символом нашего города. Пройдут десятки лет, и потомки будут праздновать сегодняшний день, как нечто грандиозное и дорогое для каждого француза.
Председатель (стуча карандашом по бутылке с водой). Господа, проникнитесь чувством ответственности, а не устраивайте здесь словесную перепалку, иначе нам придётся в этой комнате встречать вечер, а то и утро следующего дня.
Марше. Правильно! Давайте воздадим по заслугам насильнику, и поспешим к семьям.
Персье (кинула красноречивый взгляд на Барраса). Я согласна с ней. Пресекая зло в корне, и доведя до каждого мужчины в нашем городе эту информацию, мы навсегда закроем тему унижения родственников.
Баррас (послал Элиас воздушный поцелуй, и символически зааплодировал). А мне, все-таки кажется – мы имеем дело с человеком, о котором можно сказать во всеуслышание: для его существования необходимо особое решение божественной силы.

Марше вздохнула, посмотрела на Жана, перевела взгляд на Элиас, кивнула ей в сторону Барраса, и незаметно для остальных покрутила пальцем у виска.
Дюдеван. Волосы отрастут, а замену такому любящему мужу ей не найти никогда, даже если придётся весьма долго искать. Я уверена – осудив его, мы подтолкнём их к черте развода. Прошу учесть этот немаловажный фактор, господа. Разве он виноват, что родственница не может излечиться от своей болтовни.
Персье. А вы уверены – он в силах бросить своих детей?
Дюдеван. А вы достаточно убеждены – жена сможет поднять без него детей, в таком возрасте, когда присутствие отца просто необходимо? Хорошо, допустим, Жаннет дождётся его, дети вырастут без отцовской ласки, не испортятся, если только её мама не будет вмешиваться, а это исключено. В семью он сможет вернуться лишь спустя несколько лет, но с надломленной психикой, и утратившим свою квалификацию. И все мы прекрасно понимаем – многими из нас движет лишь чувство мести, а не справедливости. Сегодня, если, у некоторых из нас, не получится перешагнуть свой собственный психологический барьер, тогда мы обречём жизни четверых человек на медленное угасание.

Второй асессор. Семейный брак подобен осаде средневековой крепости. Осаждённые, правда, иногда пытаются вырваться из заточения. Но не таким же способом, господа! Толпы же осаждающих, иногда – легионы, пытаются взять эту крепость кто штурмом, кто подкупом, лестью, вниманием, цветами…
Персье. Что именно вы имеете в виду?
Второй асессор. Я? Вообще-то я лишь косвенно затронул взаимоотношения мужчины и женщины.
Председатель. Я тоже хочу обратить ваше внимание на специфику деятельности Понтале. При знании нескольких языков, он является ведущим специалистом по славяноведению в Европе, заведующим кафедрой славяноведения. Хотелось бы на этих словах сделать ударение. Темой же докторской диссертации, - тут он перевернул верхнюю страницу, лежащей перед ним кипы бумаг, и, найдя нужный текст, продолжил, - является «Влияние славянизмов в романской группе языков, в частности, на французский». И в этом свете, мы должны оказаться впереди остальной Европы. А речь его певучая достигает высшей гармонии в сочетании слов и звуков, душою тронутых струн.

Поклен Сара, 42 года. Вы, уважаемый Тальен Рене, можете расхваливать понравившегося вам хулигана после суда днём и ночью. Сегодня мы, суд присяжных, которым народ Лиона доверил правосудие, находимся в центре внимания всей страны. Нет ничего в мире, более великого и прекрасного, чем имя Франции, и мы должны, как этого требует справедливость, показать ей совершенно спокойно, что «посеявший ветер – пожнёт бурю».
Персье (с сияющей улыбкой). Насчёт певучести обвиняемого, это, по всей вероятности, отпечаток его работ со славянизмами. А нам необходимо всем призадуматься, чем чреваты не его будущие работы для потомков, а выводы общества из решения, принятого сегодня нами. Именно неадекватная оценка судом поступка Понтале может послужить прецедентом для последующих изощренных издевательств над женщинами со стороны недобросовестных мужей.
Форе. Мадам, ваше назначение – не преследование и не наказание преступления, а лишь решение: виновен ли подсудимый во вменяемом ему преступлении.
Персье. Да! Да! Да!
Форе. М-да, яснее быть не может. «Сон разума рождает чудовищ»4.
Персье. Все красивые и торжественные слова, выдуманы мужчинами-эгоистами.

Лоран. Если бы алкоголь являлся причиной этой скандальной ситуации, тогда мы могли бы со спокойной совестью закрыть глаза на свершившийся факт. Но в этой истории отсутствуют даже намёки на посталкогольный синдром.
Поклен Сара. Здесь мы наблюдаем более чудовищную картину – разрушение стереотипа человека, я бы даже выразилась ещё жёстче – деградации. И кого? Одного из лучших славистов Европы. Но ведь всё случилось не на голом месте. Всё имеет начало. И я уверена – за маской этого будущего «светила» кроется нечто более страшное, чем обыкновение тайком прикладываться к рюмочке, без явной на то причины…
Баррас. А вы, мадам, только – по причине?
Поклен. Да как вы смеете?!
Тальен взялся за голову, облокотившись обеими руками о стол, видимо, сожалея о том, что не взял самоотвод от должности старшины.
Марше. Я призываю, Вас, господа, дать должную оценку нашему делу, и поставить общество перед фактом – «мужланы» не имеют права на снисходительность.

Форе. Господа! Закончится день, закончится суд, но не должна закончиться жизнь этой прекрасной пары…
Марше. Хороша оказалась прекрасная пара!
Председатель. Я повторяю: у нас не перебивают.
Марше. Лишить женщину её красоты – это отвратительно. А потакать мерзавцу – вдвойне чудовищно.
Пастер. Наименьшее, что я хотела бы сказать в оправдание Пьера – он не один является виновником случившегося, и трудно представить – право признать его виновным предоставлено нам. О нашем обществе будет судить вся Европа всего лишь по одному дню – сегодняшнему.
Лоран. Далась вам Европа! Европа – это мы с вами!
Баррас. Господа, Вы обратили внимание на манеру речи истицы, на хорошо поставленный голос? Ей, действительно, можно было работать на радио диктором-марафонцем.
Второй асессор. А кто-нибудь обратил внимание на глаза матери Жаннет?
Председатель. При чём здесь глаза?
Второй асессор. В слушании дела упоминались глаза синего цвета, а сегодня, они у неё карие.

Поклен. Действительно, при чём тут глаза? Мы должны вынести решение: Понтале – виновен или нет? Вы, случайно, в зале суда не присматриваетесь к длине юбок?
Второй асессор (несколько смутившись). Я просто констатирую факты, что их мама – ещё тот «фрукт». Маленькая деталь, но наводит на размышления.
Персье. Бред какой-то!
Батист. А ругать святое, когда вместо души – вакуум, это прерогатива циников.
Фонтен. Если Пьер Понтале, такой умный и образованный, оказался на скамье подсудимых – это, прежде всего, свидетельствует о плохо собранных доказательствах в его защиту. Неоспоримый факт – часть присяжных защищает его – это тоже плохо. Мы давно доросли до цивилизованного мира, но закрадывается подозрение: в последние годы, с нашим обществом творится что-то неладное.
Дюдеван. Что вы имеете в виду?
Фонтен. Да, почти всё…

Дюдеван. Мы неспособны помочь разрешить проблемы цепи зять-теща с помощью права. И мы не только теряем время, рассказывая друг другу, как нужно жить, но, и не стоит забывать, что в глазах общественности, может упасть честь и достоинство, не только нас, но и суда нашего славного города. Тем более некоторые из нас вместо принятия решения – переходят на колкости.
Марше. Вы хотите сказать – мы, попав в эту комнату, тщетно бьемся в своих попытках, чтобы показать обществу – оно даром приписало нам честность и высокую мораль?
Баррас. С таким упрямым нежеланием видеть плывущую лодку добра по реке зла, как у вас и мадам Персье, мы, сидя здесь, дождемся, когда страну окутает аромат жареных каштанов5.
Пастер. Совершенно правильно! А там уже недалеко и до Хеллоуина.
Дюдеван. Доверчивый человек во все века широко открывал двери своей души для чужих слабостей и скверны. Я говорю это не для того, чтобы подтолкнуть вас к ускоренному принятию решения, вопреки внутреннему твердому убеждению.
Лоран. Факт унижения тещи присутствует, и этого отрицать нельзя. Лангусты на столе – разве этого мало? Дальше продолжать?
Форе. Не стоит, месье. Если мы приходим в ужас лишь только от одного упоминания о привычке англичан есть сыр после пудинга, тогда почему уважаемый обществом француз не может в своем доме самостоятельно приготовить для себя и семьи деликатес? По-моему, это варварство – подвергать сомнению подобное желание.

Второй асессор. Чувство собственного достоинства, ради восстановления которого Грамон подала в суд, не назовешь обостренным. Ополчилась же против зятя лишь по одной причине – в его доме она чаще убивает скуку, чем в гостях у второй дочери, ибо так показывают свидетельские показания.
Батист. Ей нужно обратиться в службу знакомств, найти себе гвардейского офицера в отставке, и эх… (Он осекся, чуть было, не сделав пошлый жест двумя руками, означающий, чтобы с ней сделал бывший офицер, или наоборот – она с ним.)
Персье (сквозь стиснутые зубы). Полюбуйтесь, господа, на мораль среднестатистического француза. Мне кажется – мою точку зрения разделит любой умный человек в этом зале!
Председатель. Как сказать! Как сказать.
Первый асессор. С одной стороны, я согласен – придраться не к чему. Вот, если бы обвиняемый изменял жене!
Батист. Ну и что, если бы изменял?
Первый асессор. Как это – что? А моральный облик? Тогда мы сняли бы стружку с Понтале по полной программе. (Он довольно засмеялся своей шутке с фамилией ответчика.)

Батист. Для особо одаренных присяжных сообщаю – в 1964 году Международный суд в Гааге принял решение, что супружеская неверность не является уголовно-наказуемым действием, и его стоит рассматривать только с точки морали.
Первый асессор. А вы, наверное, любитель подмочить свой моральный облик?
Батист. Богу – богово, кесарю – кесарево, а у человека его утеху не отнять…
Первый асессор. И в оргиях участвовали?
Батист. Господи! Да уберите от меня этого старого извращенца! Господин судья, призовите его к ответу за приставание на людях!
Дюдеван. Вы себе сами выбрали старшину, пусть он и успокаивает озабоченных, если есть таковые.
Баррас. К чему сомненья и колебанья? К черту тещу и ее страдания!
Персье. Ну, что я говорила! Дурной пример хуже любого привыканья! И от него нет нигде нам избавленья!

В зале воцарилась тишина. Одиннадцать человек одновременно начали молча разглядывать Персье Элиас, словно выставочный экспонат в музее. Присяжные почувствовали – что-то в них самих стало меняться. Одни начали переходить на темы, достойные, разве что, улиц «Красных фонарей», другие стали мысли рифмой излагать.
Персье. Что на меня вы все уставились! Вы мною стали восхищаться? Однако же сюда вы не свататься пришли, да я и замужем давным-давно.
Дюдеван (наклонилась к старшине, с тревогой в голосе и шепотом). Пора голосовать, иначе придется еще парочку дел заводить.
Председатель. Господа, попрошу, если ещё есть вопросы, то – по существу. Мне кажется – все желающие выступить с попыткой навязать нам своё мнение, продемонстрировали это даже в самых неприемлемых формах. Кто-нибудь еще желает выступить? Нет? Хорошо. Тогда я попрошу всех Вас, в течение пяти минут, определиться со своим выбором. Этого времени, надеюсь, будет достаточно? (Не услышав в ответ возражений, продолжил.) Вы здесь остались наедине со своей собственной совестью, поэтому, не спеша, обдумайте, взвесьте все «за» и «против», прежде, чем выразите свое решение, и прошу не забывать о вашей высокой миссии – творить справедливость.
Прошло пять томительных минут.

Председатель (посмотрел на часы). Итак, час пробил – пора принимать вердикт. Голосовать тайно, конечно, легче, чем принимать ответственное решение. Перед вами две кнопки с надписями: «Виновен» и «Невиновен», по команде нажимаете любую из них, и загорится табло. После того, как увидим суммарный выбор, подпишем документ, и дело останется за судьей. Всем понятно? (Не дождавшись ответа, вздохнул, и щелкнул тумблером, включающим систему для голосования.) С Богом!
Через десять секунд на табло высветилось: «Виновен – 6», «Невиновен – 6». Раздался общий вздох разочарования. Такого итога никто не ожидал.
Председатель. Все увидели? Потому что, если выключу тумблер, то в следующий раз он заработает со следующим составом жюри. (Повернувшись к судье, спросил.) Я прав?
Дюдеван. Да, правы. (По голосу было слышно – она тоже недовольна результатом.)
Председатель. Шесть – за, шесть – против. Такого позора еще город Лион, очевидно, не видел. Значит, на усмотрение судьи? Вам удастся его решить, мадам Дюдеван?
Дюдеван. Это у вас не выходит, а у его величества Закона всегда получится.
Баррас. Им за это деньги платят, мсье.

Первый асессор. А вам, между прочим, оказана честь народом Франции, что само по себе уже является капиталом.
Председатель. Мадам Персье будьте любезны – нажмите кнопочку возле двери. Это право принадлежит самому молодому из состава жюри, хотя лично я не доверил вам даже доставку молока из магазина ко мне домой…

* * *

В зале раздался звонок, пробежавший звонкой трелью по зданию суда. Зал начал быстро заполняться людьми. Пришел судебный пристав, и вставив массивный ключ в замок двери совещательной комнаты, начал его поворачивать. В наступившей тишине, старинный замок, стоявший на страже Закона не один десяток лет, а то и – сотен, натужно трижды щёлкнул, выпуская на волю жюри присяжных.
Первыми вышли судьи, и направились к своим местам.
- Прошу встать, суд идёт! – раздался голос судебного пристава. Но эта команда была излишняя, так как людская масса, при виде чёрных мантий, беспрекословно встала, выражая свое уважение представителям Закона.
- Прошу садиться!

Заключительная речь Председательствующей судьи отличалась и краткостью, и содержанием от предыдущих заседаний. Она вновь зачитала о рассматриваемом деле по иску госпожи Абелии Грамон, и далее прозвучала обязательная фраза о намерении выслушать, и принять во внимание вердикт суда присяжных, каким бы он не был суровым и требовательным; также обратилась к присяжным заседателям, сидящим на своих обычных местах: «Вы, избранные народом города Лиона, готовы ли объявить своё решение, руководствуясь голосом разума и чистыми помыслами, во имя торжества справедливости?»
Сидящий в резном дубовом кресле старшины, Тальен Рене встал: «Да, Ваша честь!»

- Будьте любезны, передайте вердикт, - мадам Дюдеван кивнула приставу, ожидавшему этой привычной команды. Старшина отдал лист бумаги, на котором был запротоколирован итог их работы в совещательной комнате, и скрепленный двенадцатью подписями. Судья еще раз перечитала содержимое листа, словно не знала о чем там идет речь. Оторвавшись от листка, скользнула по присутствующим взглядом человека, окончившего свою миссию, задержалась на Пьере лишним мгновением, и началось великое действие суда, ради которого он собственно и существует – триумф чести, добра и правды. Зал затих настолько, что стало слышно дыхание некоторых глубоко дышащих людей. - К удивлению, произошел редчайший случай в судебной практике Франции, когда мнение жюри присяжных разделилось поровну, не придя к какому-либо решению. Все члены жюри были настроены защищать свою точку зрения, если можно так выразиться, до последнего вздоха. Естественно, подобный шаг делает честь им, французам с большой буквы. С таким убеждением в своей правоте, нам не имеет смысла заседать несколько дней, становясь посмешищем в глазах народа Франции.

Ответчик, до вашего выступления, у меня появилось желание просить жюри присяжных ограничиться порицанием вашего поступка, в виду чрезмерной опеки немолодой семьи со стороны мамы жены, хотя это явление интернациональное, а не беда одной, отдельно взятой нации. У меня, молодой человек, между прочим, две взрослые дочери, и я тоже иногда наставляю их мужей на путь истинный. Десятки, сотни тысяч матерей во всём мире ежедневно занимаются этим святым делом, и никто не желает им смерти, в отличие от вас.
- Ваша честь, попробуйте сделать опрос…
Резкий, не терпящий пререканий, звук от удара судейского молотка прервал его речь.
- Не смейте перебивать! Только из-за сострадания к вашей жене, ее материнским чувствам, суд хотел бы прекратить дело за отсутствием состава преступления. Суд, понимая всю глубину вашего сарказма, не будет даже настаивать на судебной медико-психологической экспертизе по поводу услышанных кровожадных фантазий.

Но если ваш мозг, настолько поражён гангреной ненависти к человеку, которому вы обязаны продолжением своего рода, и, судя по последним событиям, болезнь эта прогрессирует, то через некоторое время она может стать неизлечимой.
Поэтому, руководствуясь, прежде всего, благими намерениями в желании помочь вашей жене, суд решил: против вашего заболевания есть только одно средство – вы приговариваетесь к штрафу в 10 000 франков…
Адвокаты Пьера и Жаннет одновременно вскочили со своих мест с криками:
- Мы протестуем!
- Вердикт не принят, выходит, состав преступления отсутствует!
Защитник Пьера, месье Лангре, достал из бокового кармана пиджака пузырёк с валидолом.
Мадам Дюдеван, не обращая на них внимания, с бесстрастным выражением лица продолжила:
- Пьер Мари Понтале виновен в незаконной предпринимательской деятельности, а именно, стрижка волос без лицензии.

Адвокаты удивлёнными глазами посмотрели друг на друга, пожали плечами, не ожидая такого поворота событий.
Пьер нервно вращал большие пальцы рук, сцепленные в замок, недоумённо переводя взгляд с судьи на жену, потом поочерёдно на адвокатов, ничего не понимая, обратился к судье:
- Но позвольте, Ваша честь?!
- Это я вам объяснила современным языком. А вот, господа, - при этих словах, чёрная мантия председательствующей судьи колыхнулась, и она подняла перед собой какой-то манускрипт в кожаном переплёте, с металлическими красными застёжками, - прошу ознакомиться с законами города Лиона. Видите – появился мотив совершенно иного рода, который был предан забвению, в течение многих десятков, а то и сотен лет. В 1545 году, Франсуа Оливье сразу по назначении его канцлером Франции, накануне первой международной выставки в нашем городе, издал указ, запрещающий стрижку волос в местах, не отведённых для этого. Не соблюдение этого указа наказывается битьём батогами, или крупным денежным штрафом. Суду много времени не понадобилось, чтобы удостовериться: никто никогда этот указ не отменял.

Прошло несколько секунд, судья перекинулась короткими фразами со своими помощниками.
Жаннет, приподнявшись со своего места, шепнула маме на ухо:
- Пьер, его язык… и он сам становится, похож на тебя, мама.
Пьер с болью в голосе, повернувшись в сторону Жаннет:
- Это несправедливо. А как же наше новое «Рено»? Сегодня возвращается средневековье? Опять же, мама была бы больше рада батогам.
Судья опять начала шептаться со своими помощниками, обсуждая какую-то тему. Смотря на них, Лангре пытался из обрывков фраз понять смысл беседы. Но получалась какая-то разорванная цепь.

Недовольное выражение строгого судьи стало меняться. «Бука» в своей мантии, на глазах присутствующих, превратилась в жизнерадостную улыбчивую даму, средних лет. Она шаловливо, заговорщицки подмигнула оторопевшему адвокату Пьера, взяла лист, на котором предварительно описала Закон от 1452 года, и наказание за его нарушение, и начала нарочито медленно его разрывать посередине. Именно медленно, держа за края двумя пальчиками каждой руки, при этом мизинцы были игриво оттопырены, чем усиливалась картина магии её рук. Судья смотрела на лист, не отводя взгляда от линии разрыва. Необычный звук рвущейся бумаги пропал так же неожиданно, как и появился.
- Немало историй о людях разных, в том числе простых и бескорыстных, слышали эти стены. Единственное в жизни преступное деяние Пьера Мари Понтале заключается в том, что все 11 лет он молчал и терпел беспрерывное вмешательство в личную жизнь своей родственницы, скрывающей под паутиной лицемерия, которую непрерывно ткёт её язык, свое редкое качество. Лучше она была бы сурова, чем болтлива.

Сегодня, двадцать четвёртого августа 2002 года, слушалось дело по обвинению Пьера Мари Понтале, уроженца города Лиона, в посягательстве на честь и достоинство Абелии Грамон и ее дочери Жаннет Клер Понтале. Суд хочет напомнить – сегодня исполняется ровно 430 лет Варфоломеевской ночи. Именем Французской Республики, в память о страшной ошибке нашего народа, суд, наделенный «правом одного дня», волен рассматривать административные дела по своему усмотрению. В этот для каждого француза святой день суд может изменить своё решение, не смотря на существующие поправки в законодательстве, регламентирующие подобное голосование суда присяжных. В связи с недоказанностью умышленных действий Пьера Понтале в отношении чести и достоинства Абелии Грамон вынесен оправдательный вердикт, с ответчика снимаются все обвинения. Абелии Грамон, в течение шести месяцев, запрещается приближаться к дому семьи Пьера и Жаннет Понтале на расстояние одного туаза6.

Суд обязан огласить – в отличие от решений всех других судов первой инстанции, вердикт жюри присяжных, каким бы неверным он не показался судьям или обществу, окончателен и не подлежит сомнению или обжалованию – так гласит Закон Французской Республики.
Со звучанием последней буквы, медленно поднялась рука судьи над столом, и раздался звон от удара судейского молотка, заставивший вздрогнуть адвокатов, ожидавших, что угодно, но только не такого решения суда. Звук завис в абсолютной тишине зала – застыла новая нота мгновением доселе неизвестным.
- Прошу всех встать! – раздался беспристрастный голос пристава.
После неизменной паузы, адвокаты зааплодировали, пожали друг другу руки. С улыбкой на лице, судья протянула адвокатам половинки разорванного листка:

- Теперь, будьте добры, господа, возьмите себе на память, и в следующий раз готовьтесь достойнее к защите. И не забывайте впредь – где-то на Востоке, говорят: «В тихом омуте черти водятся».
Абелия Грамон, хватаясь за голову, и смотря невидящими глазами на судью, чуть слышно прошептала:
- А как же древнеримский принцип: «Судью осуждают, если преступника оправдывают?»

1 Во Франции приглашают на обед в 20.00 часов.
2 Итальянский прототип Буратино.
3 Фигурки в изголовье кровати.
4 Испанская поговорка.
5 Праздник День каштана, третья суббота октября.
6 1,949м.

12.11.2009 г.