Вердикт (ч.3)

Прокурор. Теперь, Ваша честь, я хотел бы уточнить у Жаннет Понтале некоторые детали того злополучного вечера?
Судья. Да, пожалуйста.
Прокурор. После ухода вашей мамы, муж еще употреблял спиртные напитки?
Лангре. Мы протестуем.
Судья. Протест откланяется. (Судья улыбнулась.)
Жаннет (вытирая платочком глаза). Нет. И до сегодняшнего дня – ни капли.
Прокурор (недовольным голосом, обращаясь к судье). Ваша честь, у меня нет вопросов.
Лицо Лангре расплылось в самодовольной улыбке.
Судья обвела взглядом адвокатов, прокурора.
- Вопросы еще есть у кого-нибудь? Нет? Тогда, обвиняемый, вам предоставляется последнее слово. Надеюсь – вам есть, что сказать, или сообщить суду.

Понтале встал, согласно кивнул головой, посмотрел на жену, потом на тещу, вздохнул, и начал:
- О крохах добродетели матери моей Жаннет, в принципе можно было и рассказать, если бы не дивный дар – контузить окружающих недостойной болтовней. Ваша честь, я не знаю – это: дар ли божий, иль, скорее всего свирепый рок, так как речь её бывает, непокорна и бесстыдна.
Все беды, в себе сочетав, несёт маманя лишь вред семье моей. Какая смертная мать способна на такое – переступив порог, казнит тут же нас, нарушив тишину, сродни враждующей стихии, не дав даже рта раскрыть ни мне, ни дочери своей?
Во время праздника любого, наступившего утром для меня с печалью, я чувствую себя мелкой добычей загнанной хищником, имя которому – жены мать. У людей наступает праздник и веселье, у меня же – день скорби. Быть может, злость с небес спустилась в отместку мне за грехи, чьих только отцов? Но когда вечером, довольно улыбаясь, исчезает она, растворившись средь улиц городских, тогда на нас словно с небес ниспадает чудная благодать.

Да если б от неё шло явное горе, гораздо легче было – не пускать его просто на порог. Но случай здесь уникален – несёт мадам с собою: не норов злобы первозданной, а суть мысли невинной и пустой. А за столом, на кухне, часами болтать, и на диване, в зале, сутки кряду могла бы верещать и ворковать. Никто не сможет в мире этом ответить мне: что порождает её мысль, и мыслит ли она вообще… головой?
Людям, в большей степени – мужчинам, следует опасаться такой легкости распространения женских мыслей. Бесспорно, у неё по причине этой, и образ жизни несколько иной, т. е. холостой. Где же тот дурак – кто согласится в дом врага впустить? А если бы она ещё и заикалась? Представьте себе, что было бы с нами дальше, пока мама наша не поделилась всем, о чём хотела сообщить и рассказать? Ваша честь, господа присяжные заседатели, где найти себе покой, ведь бреясь утром, не знал – наступит полдень, и я остригу волосы Жаннет? Взять и развестись с милою моей, либо уснуть в могиле вечным сном?
Сколь бессонных ночей провёл мой мозг, в страхе оглядываясь на закрытую дверь – не вернётся ли скиталица морфологии?

А, возможно, стоит по иному поступить?
Хотя, подчиняясь внутреннему зову души, могу предложить верное средство для избавления старой доброй Франции от таких граждан, как моя тёща. Думаю – в нашей республике, женщин с таким характером не так уж много. Поэтому, не составит большого труда в один иль два дня, сделать перепись лиц, соответствующей категории.
Потом, Ваша милость, их изловить и всех повесить в одном и том же месте для всеобщего назидания подрастающему поколению.
Но если подойти ещё глубже к этому вопросу, то нашему обществу необходимы фундаментальные труды исследований учёных-материалистов такого явления, подобного нашему истцу, а так же произвести срочное исследование функции её мозга для изготовления противоядия.
Ваша честь, господа присяжные, мною всё сказано, что годами болело на душе.
При произношении последних слов, он произвёл два небольших поклона головой, в знак своего смирения и безропотного ожидания своей участи.

Раздались аплодисменты - это само по себе явление редкое для подобной аудитории. Тёща заплакала. Жаннет взялась за виски. Свояк Пьера, закрыв лицо руками, зашелся в припадке беззвучного смеха, лишь конвульсивные движения тела выдавали состояние его внутреннего мира. Покрасневшая Луиза несколько раз незаметно толкнула мужа локтем под бок, пытаясь урезонить. Судья, увидев эту сцену, лишь покачала головой, вздохнула и произнесла фразу, часто звучавшую в этих стенах, но, естественно, с разными фамилиями обвиняемых:
- Суд не знает, сколько времени понадобится ему, чтобы признать вину Пьера Мари Понтале, или оправдать его.
Рука судьи поднялась над столом, раздался удар молотка, одновременно с ним прозвучал голос судебного пристава: «Встать! Суд удаляется на совещание! - выдержав небольшую паузу, он достал ключ из небольшого футляра, открыл им дверь в совещательную комнату, и жестом хлебосольного хозяина пригласил жюри присяжных. – Добро пожаловать, господа!»

Трое судей и девять присяжных заседателей проследовали в комнату. Двери закрылись на замок, ключ обратно водворен на свое место, и пристав с невозмутимым видом удалился, раннее сообщив присутствующим в зале:
- Объявление для тех, кто не знает основных правил проведения суда французского города Лиона, самого гуманного и справедливого в Европе – теперь я появлюсь здесь только после вынесения вердикта.
Вслед за приставом, в наступившей тишине супруги Понтале покидали зал, провожаемые взглядами адвокатов, и оставшихся малочисленных присутствующих. Пьер галантно открыл дверь перед Жаннет, пропуская её вперёд. Через проём двери было видно, как он нежно обнял её за талию, начав что-то нежно шептать ей на ушко – прямо-таки два голубка по весне.

* * *

Дверь за жюри присяжных закрылась, звуки от закрываемого замка непривычно резали слух новичков, в отличие от профессиональных судей, прошедших уверенным шагом к своим местам. Председательствующая судья прошла в начало стола и уселась на стул, несколько отличавшийся от остальных, перед которым стояла табличка с ее фамилией и возрастом – Дюдеван Аврора, 47 лет, что являлось обязательным положением для совещательной комнаты суда присяжных. Затем пригласила остальных:
- Ищите свои фамилии, и рассаживайтесь. Кто хочет утолить жажду – вода, напитки перед вами, охлажденные – в холодильнике. Не стесняйтесь ни обстановки, ни друг друга. Думайте об одном – вы пришли в эту комнату, чтобы сделать свою работу, не более.
Батист Франсуа, 41г. Господа судьи, уважаемые присяжные заседатели, попрошу минуточку внимания. Перед началом нашего заседания, я хотел бы задать вопрос главному судье. (Обратился к присутствующим, затем, повернувшись к судье, спросил.) Можно?
Дюдеван. Да.

Батист. В этой комнате мы все составляем единую коллегию, то есть между нами отсутствует какое-либо разграничение полномочий, не смотря на уровень компетенции каждого заседателя в вопросах права. Так?
Дюдеван. Да, конечно.
Батист. Значит, все вопросы решаются совместно?
Дюдеван. Безусловно.
Батист. Тогда я предлагаю несколько иной вариант сегодняшнего заседания. Я хочу вам напомнить: самый короткий суд присяжных был в Америке – кажется, 5 минут, 48 секунд. 5 минут они выбирали председателя, и 48 секунд ушло на решение. Я рассказал эту притчу для того, чтобы подчеркнуть – у них, американцев, нет Дня Бастилии. Поэтому я предлагаю, отойти от канонических предрассудков, связанных с выдвижением кандидатур, и с неписанным правом главного судьи на эту временную должность, в связи с их профессионализмом, а выдвинуть на пост председателя самого пожилого члена нашего суда, таким образом, исключая, любую другую кандидатуру. По-моему очень демократично и быстро.

Второй асессор, Мориц Андре, 45 лет. Не забывайте – мадам Дюдеван является членом апелляционного суда.
Батист. По мне, хоть членом редколлегии ада.
Первый асессор, Фонтен Пьер, 53г. Да, странная эта вещь – жребий!
Батист. В рулетку бывает и хуже, месье. Вы не станете возражать, если я буду вас так называть, ведь сейчас здесь нет судей?
Фонтен. Да, лишь воля избирателей и случая.
Дюдеван (негромко кашлянула, посмотрела поочерёдно на своих помощников, неуверенно пожала плечами, и неторопливо спросила). Так просто?
Батист. Эволюционируем. Прошу голосовать! Кто за? Восемь голосов. Прекрасно. Достаточно для того, чтобы сегодня определить судьбу обвиняемого, и, наверное, выбрать старшину.
Дюдеван. Если кто-то оценивает участие в суде присяжных, как экзотику, то глубоко ошибается. Любая вещь, сделанная руками человека – несовершенна, в том числе и наш суд присяжных.

Батист. Кто против? Четверо. Воздержавшиеся? Конечно, отсутствуют.
Кто из нас может претендовать на самый пожилой возраст?
Поднялась одна рука. Тальен Рене, 61 год.
Батист. Встречные возражения относительно возраста у кого-нибудь есть?
Молчание никто не нарушил.Батист. Господин старшина, займите, пожалуйста, своё место.
Судья покраснела, но молча встала, и села на пустующий стул, рядом с председательским местом, передвинув массивную папку и табличку со своим именем. Было хорошо видно – мадам Дюдеван слегка занервничала, хотя, подавив минутную слабость, сумела сдержать свои эмоции в этом оазисе демократии.

Батист. Сразу прошу меня извинить тех заседателей, кто голосовал против избрания нового старшины, и, прежде всего, вы, мадам Дюдеван. Я еще точно не определился: виновен Пьер Понтале, или нет. Но поводом для моей провокационной затеи появилась недавняя статья в газете «Либерасьон», вот послушайте цитату из нее: «После того, как во Франции жюри присяжных и судей объединили в единую судебную коллегию, влияние профессиональных судей стало решающим, вплоть до того, что в ряде случаев обвинительный приговор навязывался присяжным вопреки мнению большинства». Поэтому пусть совесть каждого из вас останется такой же чистой, как до голосования. Вот и все, а теперь кому положено – пусть ведет нас за собой.

Тальен. Господа присяжные заседатели! Спасибо за оказанное доверие. Сегодня у всех нас первое заседание. Французский процесс, в вашем лице, обязал меня, на правах старейшего, быть председателем в совещательной комнате, и прочесть вам следующее наставление, превосходно определяющее в точных и продуманных выражениях нашу предстоящую задачу: «Закон не требует у присяжных отчёта в способах, коими они пришли к убеждению; он не преподаёт им правил для суждения о полноте или достаточности того или другого доказательства; он задаёт им лишь один вопрос, заключающий в себе всю меру их обязанностей: имеете ли Вы внутреннее убеждение?»
Затем председатель вышел из-за стола и повесил прочитанную инструкцию, облаченную в рамочку, на специально отведенное место. Вернувшись, начал вести заседание.

- Исходя из приведённых слов, следует, что весьма важно постоянно иметь в виду – в основании всех наших рассуждений должна лежать оценка обвинительного акта. И мы нарушим свой долг, если будем думать лишь о наказании, определяя ответ по тем последствиям, которые оно может иметь для обвиняемого. Всем нам не нужно учиться творить добро и казнить зло. С этими понятиями мы достаточно встречались в жизни. Но именно сегодня в наших руках судьбы тех, простых граждан Лиона, благодаря чьим голосам мы именуемся – судом присяжных. Необходимо трезво подходить к оценке любого поступка, который мы будем обсуждать в этих стенах. Все амбиции должны быть оставлены за порогом этой комнаты. У каждого из нас своё мнение, каждый будет работать в своём направлении, но в сумме мы должны получить трезвый результат, т. е. логическое завершение наших споров и рассуждений по поводу вины, действий и морального облика обвиняемого.
Моё мнение – молодой человек уже достаточно наказан за эти одиннадцать лет, и неизвестно, сколько ещё ему придётся терпеть возле себя присутствие тёщи. А волосы отрастут, никуда они не денутся.

Баррас Жан, 40 лет (сидевший, словно на иголках, с нетерпением вскочил). Господа! Разрешите – я первый выскажу своё мнение. Это – святой человек! Вы все слышали, с какой страстью он описывал свои страдания. Исчадие ада! Безумство! Смельчак! Ему при жизни уже можно ставить памятник. Насколько я знаю – нигде и никогда никто так животрепещуще не озвучивал подобную тему. Накопившийся осадок от семейных отношений в душе у человечества за века, он смог гениально донести до наших сердец всего за пять минут.
Новый Робеспьер! Да-да! Это первая ласточка революции в нашем сознании. Те, о ком он говорил, прижмут языки, мужчины вздохнут полной грудью, сбросив с себя бремя ненавистного ока. И в семьях наступит «вечная весна». Двенадцать месяцев весны в году – это толчок к пробуждению Франции! Любовь и счастье людей захлестнёт страну, и огромной волной покатится по Европе и дальше по всему миру. Начнётся новая жизнь на планете – расцвет цивилизации. И у истоков всего этого, стоим мы с вами, мои друзья. Я просто счастлив, что от меня, как и от вас, зависит рождение нового мира.

Первый асессор. Дорогой друг! Давайте отчёт своим словам. Робеспьер? Наше с вами счастье, что якобинцы оказались якобинцами, а не якобинками, иначе мы здесь сейчас не сидели бы.
Дюдеван. Коллега, вы на что намекаете, делая такое безответственное заявление?
Первый асессор. Я не намекаю – констатирую выводы из истории нашей Родины.
Председатель. Я вас попрошу, господа, только по существу вопроса.
Персье Элиас, 38 лет. Разве можно так безнравственно и бесцеремонно заявлять: «Отрастут – никуда не денутся»?! Весна, амбиции? При чём тут якобинцы? Чепуху несёте. На улице конец августа, и произошло насилие над человеком, над его личностью, даже два насилия.
Во-первых, он надругался над женской красотой. Вы обратили внимание – насколько хороша собой потерпевшая? А с длинными волосами она была бы намного красивее, словно розы бутон. Редкое сочетание правильных овалов фигуры, лица и волос дало в совокупности женщину необыкновенной красоты.
Во-вторых, он собственноручно приготовил и подал на стол блюдо, от которого пожилой мадам стало плохо. Какое бесчувствие! Наплевательски отнестись к чувствам человека, заменившего ему мать. Это возмутительно. Амбиции за порогом, но у меня у самой две дочери, и недалек тот день, когда они обзаведутся семьями. Чтобы так неподобающе относились к матерям жён? Мы не можем потакать преступникам – в этом наша задача.

Второй асессор. Ваша задача Элиас, не уподобиться болтунье мадам Грамон, и не пытаться мешать жить своим детям, когда придёт их черед шагать самостоятельно по жизни.
Персье возмущённо вскочила со своего места.
Первый асессор (упреждающе поднял руку, подобно жесту при даче клятвы.) Мадам, у нас не перебивают.
Персье, как будто наткнувшись на невидимую преграду, мгновенно обмякла и медленно села. Через смуглую кожу на её щеках, проступил румянец. Карие глазки метнули две маленькие молнии.
Пастер Арманда, 52г. Я считаю – одиннадцать лет понадобилось Пьеру для преодоления рабской психологии. Да-да самого настоящего рабского поклонения, со всеми потрясающими поворотами подавления собственных чувств, в угоду любви к жене и детям. Именно глубокое чувство любви, позволило ему сделать этот шаг – выйти из неповиновения. Выйти, ради своих детей, т. к. в детском характере, в этом возрасте, любовь к бабушке, может перерасти в слепое подчинение, и это видно на примере Жаннет и Луизы. Но тогда, не только косвенно, придётся страдать многим людям.

Господа судьи! Вы можете возразить, мол, присяжные абсолютно ничего не смыслят в праве. Присутствующие, к досаде, вынуждены согласиться с этим доводом, но мы, и не обязаны понимать в праве, потому как привлечены с целью разъяснения обществу мнения о явлении, которому должны дать оценку, т. е. признать Понтале виновным или нет. И если «да», тогда Вы с правовой точки зрения оцените его поступок.
Скажу, положа руку на сердце, все, кто в этом зале имеет совесть, не должны обвинять Пьера, несмотря на то, что он поднял руку на самое святое – женскую красоту.
Мы здесь собрались по чистой случайности. Будь на нашем месте другие люди, и, возможно, судьба семьи Понтале пошла бы иной дорогой, не праведной. Поэтому, все присутствующие обязаны отбросить какую-либо предвзятость к обвиняемому и свидетелям, возникшую в ходе слушания дела. Хочу заметить – Пьер сам попросил, чтобы его дело рассматривал суд присяжных. Значит, он, в силу каких-то обстоятельств, не склонен доверять суду, и поэтому доверился народу, т. е. нам.

Второй асессор. Да, мы французы – народ эмоциональный, любим поговорить. Но вы заслушали свидетелей: эта женщина может говорить 24 часа в сутки, и – семь дней в неделю. Кстати, месье Баррас, в ваших жилах нет случайно испанской крови?
Баррас. Какое это имеет отношение к делу? И почему в столь бестактной форме?
Второй асессор. Милый Баррас, я извиняюсь, но мы сейчас, если по-модному говорить – одна команда, и поверьте – это сейчас имеет отношение…
Баррас. На сколько мне известно, в моём роду, по седьмое поколение включительно, все были французами. И более того – все уроженцы из Лиона. Вы удовлетворены, месье Мориц.
Второй асессор. Спасибо, другого ответа я не ожидал. Месье Баррас выступил первым. Человек с душой истинного француза не мог иначе сказать. Я рад этому факту – сегодня многие из нас покажут – они настоящие патриоты Франции. Сегодня – не средневековье, и мы не должны приравниваться к душителям революционных идей, но и не должны идти по пути ложной истины.
Персье. Я соглашаюсь – мы, французы, конечно, в отличие от остальных народов, любим поговорить, но не до такой же степени.

Форе Габриель, 50 лет. Вы, мадам, кого имеете в виду: Пьера или его маму?
Персье. Порок, до этого времени, тщательно скрываемый от любопытных глаз, обязан быть наказан!
Марше Мадлен, 40 лет. Ему гитару в руки – он и спел, и станцевал бы. Фигляр! В кутузке его место!
Батист. Вы, мадам, подобны толпе, в ожидании зрелища, кричавшей Понтию Пилату, не видевшему вины Христа: «Распни его! Распни!»
Форе. Позвольте, Мадлен, но он – не клоун. Услышав песнь души, я склонен думать – прозвучавшая речь, есть отпечаток его работы. Мы же должны судить виновного и защитить невиновного.
Дюдеван. Вот-вот, а не тратить время впустую.
Форе. Бесспорно, нужно отдать должное – если он впервые позволил себе с юмором отозваться о тёще так, представьте тогда – сколько пришлось ему носить подобный груз в душе. Это какую нужно иметь силу воли, чтобы одиннадцать лет терпеть рядом с собою подобный феномен?

Персье (в презрительной улыбке поджала губы). Паяцы. Взрослые паяцы.
Председатель. Мадам Персье, напоминаю – каждый из нас высказывает сформулированное решение в отношении истца и ответчика, но никому не дано право подобным тоном проявлять свое несогласие с чужой точкой зрения. Я не думаю – кто-нибудь захотел оказаться на месте Понтале, хотя бы на один месяц.
Пастер. Да, он допустил ошибку определённого свойства. Но не стоит забывать – мы судим без пяти минут доктора филологических наук. Накануне защиты, ему наносится коварный непоправимый удар. И хочу заметить – этот удар вскоре ощутит вся наша страна, потому что таких специалистов, как месье Понтале, нет, не только в Европе, но и во всём мире. Не нужно забывать – Европа хоть и медленно, но продвигается на Восток. Будущее Европы – там, на бескрайних восточных полях, с неисчерпаемыми ресурсами. Прошу учесть это, господа.
Марше. Не оттуда ли он почерпнул сию жестокость? Им же движет ненависть.
Мужчины рассмеялись, вернее, та часть присяжных заседателей, которая определила для себя – вина Пьера – это повод для дальнейшего «закрепощения» сильного пола со стороны родственников жены.

Второй асессор. Отчего же ненависть? По тону речи, и по его мимике нельзя сказать о нем, что постоянно брызжет ядом он.
Персье. Вот-вот. Я слышу вы - в унисон пытаетесь подхватить его призыв, и у вас уже довольно неплохо получается, осталось только мало рифму подогнать.
Марше. Арманда, вы отличаетесь редким благородством. (После этих слов, все присутствующие с удивлением посмотрели на неё.) Если вынесем Понтале оправдательный приговор, тогда вы возьмите и подарите ему, на счастье, нож для снятия скальпов. Ему очень понравится ваша снисходительность.
Вторая часть заседателей одобрительно закивали головой, остальные возмущённо загудели.
Председатель (поднял руку, призывая к тишине, затем обратился к заседателям). Я попрошу без провокационных заявлений.
Персье. Мадлен права. Мы не имеем прав заниматься попустительством.
Марше. Оказывается, мы пришли к хорошенькому выводу: кто тогда, вопреки здравому смыслу, объявит в зале, что прогресс человечества зависит от взаимоотношений в семье Понтале? А после оправдательного приговора, его необходимо наградить орденом Почётного легиона.

Батист. По-моему, он безумен и никогда не раскается. В тюрьму его! В тюрьму! Его место там.
Председатель. Господа, поверьте моему жизненному опыту. У меня три сына, и я счастлив, что они были лишены опеки со стороны своих «вторых мам».
Персье. Совершенно безответственное заявление.
Лоран Антуан, 40 лет. Я согласен с вами. Услышанное сейчас нами заявление является ни чем иным, как иллюзией отцовства. При случае, когда мне приходится защищать женщину, я всегда вспоминаю свою тёщу, запах её рук – запах заботы, и пищи, здоровой вкусной пищи. Её румянец на щеках, прикосновение, дружеский шлепок. Я…