В отвал. Трагедия Стаханова

Только он мог без предварительной записи попасть на прием в Кремль, только ему было позволено жениться на 14-летней девчонке, только его никто не одергивал за беспробудное пьянство, только он, установив рекорд по добыче угля, мог больше никогда не опускаться в шахту, но при этом быть самым выдающимся шахтером современности.

 

Многие сегодня и не знают, кто такой Алексей Стаханов, хотя наверняка слышали: «стахановское движение», «стахановскими темпами» и «работать по-стахановски». А еще было «жить по-стахановски» — то есть жить хорошо. А еще А.Стаханов был одним из первых, кого из Наркомата угольной промышленности в Москве фактически выбросил генсек Хрущев. В одной судьбе, как в капле воды, отражалось отношение к людям как к винтикам... В этом и заключалась трагедия советской власти.

 

Алексея Стаханова, в одночасье ставшего всенародным героем и любимцем Сталина, сопровождали слава, обеспеченность и вседозволенность. Только он мог без предварительной записи попасть на прием в Кремль, только ему было позволено жениться на 14-летней девчонке, только его никто не одергивал за беспробудное пьянство, только он, установив рекорд по добыче угля, мог больше никогда не опускаться в шахту, но при этом быть самым выдающимся шахтером современности.

 

Таким он и остался в памяти целого поколения. Но, оказывается, была и другая жизнь Стаханова — та, о которой знали единицы, о которой не писали книги и не снимали фильмы, — жизнь забытого и брошенного героя. Хотя то, как он жил, трудно назвать жизнью.

 

Когда передо мной оказался список с сотней предполагаемых персонажей для цикла рассказов по истории Советского Союза, взгляд остановился на знакомой с детства фамилии — Стаханов. Стало интересно узнать об этом человеке как можно больше, и первым откровением стал факт, что последние годы жизни он провел не в обласкавшей его Москве, а в маленьком шахтерском городе, названном в честь человека, из-за которого жизнь народного героя сделала крутой поворот. Но обо всем по порядку...

 

Славный... вернее, сладкий период жизни Стаханова закончился в 1957 г., когда приехавший в гости к Хрущеву французский коммунист Морис Торез поинтересовался у Никиты Сергеевича: а где же Алексей Стаханов, с которым так славно выпивали? Хрущев, не долго думая, брякнул, что тот живет в Донбассе, работает на шахте, — мол, в следующий раз будешь у нас — организуем встречу. Когда товарищ Торез уехал, Хрущев позвонил министру угольной промышленности и спросил, где Стаханов — жив хоть? Министр ответил, что Алексей Григорьевич здесь, работает в министерстве, в отделе социалистического соревнования и наград. Хрущев был краток: через 48 часов Стаханов должен быть в Донбассе...

 

Мы проделали огромный путь из Киева до тех мест, где начал и закончил свою жизнь Алексей Григорьевич. Человеку, не знакомому со спецификой небольших городов и рабочих поселков Донбасса, было бы трудно воспринимать все то, что мы увидели. А тут еще зима с дождем и непролазной грязью...

 

Мы заехали в поселок Теплогорск, бывшее Ирмино, где работал Стаханов. С трудом нашли место, где раньше была шахта «Центральная-Ирмино». От нее остался только бетонный копёр*. Жители рассказали, что шахту в 90-е затопили, а потом взрывали несколько раз, все вокруг превратилось в труху, но копёр не рухнул. Так и стоит среди руин как немое напоминание о прошлом.

 

Потом был город Стаханов, бывшая Кадиевка, где сразу после своего рекорда молодой Алексей получил в подарок небольшой дом. Здесь все обставлено по-парадному: музей с огромной экспозиций, посвященной народному герою, и добродушной директрисой, готовой рассказывать о нем с утра до ночи; площадь с величественным памятником Стаханову, который «гордо шествует с отбойным молотком навстречу новым рекордам».

 

 

 

 

Наталья Будкова (та самая директор музея) рассказала: «Когда этот монумент только готовили к установке и он долгое время лежал на земле, «добрые горожане», отдавая дань уважения своему земляку, каждый вечер приходили к нему группами по трое. А утром рабочие, устанавливающие памятник, с трудом выковыривали из бетонной ладони лежащего на спине Стаханова пустой стакан. Ведь не зря за глаза, да и в глаза тоже Алексея Григорьевича называли Стаканов».

 

Именно стакан и его содержимое буквально за год превратили статного мужчину в неузнаваемого пропойцу. Со дня приезда в Торез он каждый день ждал, что именно сегодня прибежит почтальон и принесет срочную телеграмму из Москвы с извинениями и просьбой немедленно вернуться в столицу, что это, мол, была ошибка и без него никак. Но дни шли, а телеграммы все не было. Последней каплей стал окончательный отказ жены и детей переехать к нему. Стаханов сорвался. Он беспробудно пил, дебоширил, не ходил на работу, как говорили тогда, «начал морально разлагаться». Его уволили с должности начальника треста, выселили из гостиничного номера и отправили жить на окраину Тореза, дав незначительную должность на отстающей шахте.

 

Дни превращались в недели, недели — в месяцы, месяцы — в годы. В полном забвении и одиночестве он провел почти десять лет, пока в лежащем под забором пьянице один из молодых шахтеров не узнал Алексея Григорьевича Стаханова и не рассказал об этом журналисту газеты «Комсомолец Донбасса» Игорю Авраменко.

 

Мы разыскали Игоря Петровича. Он долго не хотел ничего рассказывать, но потом махнул рукой, вытер слезы и выложил все, что держал в тайне почти сорок лет.

 

— Мне тот мальчишка говорит: «Моя мама была стахановкой, и мне сейчас очень больно, что тот человек, которого я боготворил, сейчас лежит под забором. Вы же журналист, сделайте что-нибудь». Я быстро собрался, и мы поехали туда. Подходим, а Стаханов лежит там же, под забором, и у него мальчишки шарят по карманам, а один потом расстегнул штаны и стал на него мочиться. Мы отогнали их. Подняли Алексея Григорьевича и поволокли в дом.

 

Пытаемся открыть дверь на веранде, а она не открывается. Навалились, открыли, а вся веранда завалена жужалкой — это зола от угля, когда он сгорает в печи. Он эту жужалку даже на улицу не выносил, высыпал прямо на веранде. Заходим в комнату, а там почти ничего нет — ржавая кровать без матраца с лежащей прямо на сетке грязной фуфайкой, пустой шкаф с картоном вместо зеркала, и повсюду пустые бутылки. Больше ничего нет — все пропил. Мы прибрались немного в комнате, потом его искупали, поехали в универмаг, купили ему белую нейлоновую рубашку, брюки и новые туфли...»

 

На следующий день Игорь Авраменко вернулся в Донецк и из редакции позвонил Константину Петрову, тому самому Петрову — парторгу шахты «Центральная-Ирмино», вместе с которым Стаханов шел на рекорд в далеком 1935 г., который этот рекорд и придумал. Теперь он был первым секретарем горкома партии в Кадиевке. Через несколько часов Петров приехал в Торез. Он не мог поверить рассказам журналиста и решил сам все проверить.

 

Во всех официальных источниках говорится, что Петров и Стаханов при встрече обнялись и долго вспоминали молодость. На самом деле все было совсем по-другому, и свидетелем той встречи был Игорь Авраменко.

 

— Сначала Стаханов долго его не узнавал и требовал бутылку, а потом накинулся на своего старого друга с кулаками и обвинил его в том, что тот сломал ему жизнь. В том, что его сначала подняли до заоблачных высот, а затем швырнули в пропасть. Что за несколько дней до рекорда Петров исключил его из ВКП(б) за вопиющую политнеграмотность. Напомнил об аресте и расстреле начальника шахты, который сомневался в рекорде. А когда речь зашла о смерти первой жены Стаханова Евдокии (она неожиданно умерла после подпольного аборта), Алексей окончательно потерял контроль над собой и снова бросился на Петрова с кулаками.

 

 

 

 

 

Потом, когда Алексей Григорьевич немного успокоился, мы его привели в нормальный вид и повезли в Донецк. Там, в кинозале обкома партии, ему показали хронику прошлых лет — как он ставит рекорд, как его потом в Москву везут, а он держится за поручень вагона, ветер ему светлый чуб треплет, на каждой остановке цветами забрасывают... Я сам волнуюсь, когда вспоминаю... А когда включили свет, рядом со мной сидел плачущий старик...

 

Наталья Будкова рассказала: «После долгих лет безразличия Константин Петров решил помочь Алексею. Он вспомнил, что в медпункте одной из торезских шахт работает сестра его покойной жены Антонина — в юности она была безответно влюблена в Алексея. Правда, были свидетельства, что в 16 лет он изнасиловал эту Антонину, а она в него влюбилась. И есть еще один факт, который никто и нигде не упоминает: Антонина, будучи молоденькой медсестрой, делала тот самый подпольный аборт первой жене Стаханова, после которого та и умерла. Но она все-таки приехала к нему, ухаживала и жила с ним. Может быть, в отместку, может, от сильной любви».

 

Но на этом история не закончилась. Корреспондент Донецкого телевидения Владимир Бешуля рассказал ее журналисту Московского радио Матвею Гноринскому, а тот сделал радиопередачу, в которой сетовал: сегодняшние передовики за перевыполнение плана получают награды и звание Героя Социалистического Труда, а вот человек, благодаря которому это движение началось, живет где-то в рабочем поселке в Донбассе и никакого звания не имеет. Эту передачу услышал Леонид Ильич Брежнев. Он, как и все, был убежден, что Стаханова давным-давно нет в живых, но больше всего его поразило не то, что Стаханов жив, а то, что он так никогда и не был награжден золотой звездой Героя Труда. Брежнев дал указание разыскать Стаханова, привезти в Москву и наградить.

 

Шел 1970 год. Страна отмечала столетний юбилей Ленина, а в августе исполнялось 35 лет стахановскому движению. К этой дате и решили наградить Стаханова «Золотой Звездой» и вторым орденом Ленина. Но когда Алексей Григорьевич узнал об этом, то наотрез отказался ехать в столицу. Первый раз в жизни пошел наперекор воле партии: «Пусть приезжают сами. К ним не поеду». И начальство приехало в Торез во главе с первым секретарем ЦК КПУ Петром Шелестом. Когда Стаханову вручали «Звезду», он с горечью прошептал: «Долго же ты ко мне шла, дорогая...»

 

Но съездить в Москву все же пришлось. Делегацию из Донбасса пригласили на торжества в честь юбилея стахановского движения. В Кремлевский дворец съехались передовики со всей страны, в том числе и те, кто в 30-е годы начинал это движение. Все обнимали друг друга, вспоминали прошлое, смеялись. И только Стаханов стоял в стороне. Сопровождавший его Игорь Авраменко вспоминает: «Я ему говорю: смотрите, вон сестры Виноградовы, Бусыгин. Давайте подойдем. А он: мать-перемать... И не захотел. Ему было стыдно. Они вот удержались, а он со своей слишком размашистой забулдыжной русской натурой сам себя уронил. Тут он понимал свою вину».

 

Теперь журналисты искали возможность попасть к Стаханову, чтобы взять интервью. Правда, лишь единицы знали, как нужно поступать, чтобы этого добиться. Одним из тех, кому удалось поговорить с Алексеем Григорьевичем, был Владимир Бешуля.

«Я тогда работал на Донецкой студии телевидения, — вспоминает он. — Взял свой «Репортер-2» пятикилограммовый и поехал в Торез. Нашел улицу и дом, где он жил. Это был небольшой коттедж на две семьи. Стучу — никто не открывает, стучу еще раз, смотрю — из-за занавески показалось лицо Алексея Григорьевича. Он впустил меня.

Я поставил магнитофон, настроился. Знал, что Стаханов на разговоры очень тугой, и написал на листочке вопросы и ответы. Я задаю вопрос, а он должен читать и якобы отвечать, что вот, мол, живу я хорошо, работаю на шахте. А Алексей Григорьевич мыкнул что-то, и ничего не получилось. Я снова: да вы не волнуйтесь. Опять включаю магнитофон — ничего не получается. Помните, как «Кролики»... Час битый с ним возился — ни одного стахановского слова на пленке. Потом он разозлился, встал и убежал на кухню. Слышу — скрипнул холодильник и что-то забулькало. Через несколько минут он вернулся, порозовевший такой, и говорит: давай, включай свой мотор...»

 

Стаханову было тяжело возвращаться к нормальной жизни, а люди, которые еще вчера обходили его стороной, навязывались с дружбой. Первый секретарь Ворошиловградского обкома партии Владимир Шевченко, который в 1957 г. отказался пускать Стаханова в Ворошиловград, сказав, что этот пьяница ему не нужен, теперь назойливо зазывал его в гости. Каждый хотел побыть рядом с героем, послушать его рассказы, и, естественно, каждый хотел с ним выпить. Во время таких встреч к Алексею Григорьевичу прикрепляли специальных людей, которые следили, чтобы тот не упал в грязь лицом в прямом и в переносном смысле.

 

Вспоминает Владимир Бешуля: «Как-то мы с инструктором политчасти Донецкого УВД должны были привезти Стаханова домой после очередной встречи. Усадили его в машину. По дороге едем, я пытаюсь с ним поговорить, спрашиваю: вы вот там со Сталиным встречались. Расскажите, как все было. А он так приподнимается, тянется рукой в задний карман и говорит: «Еще раз спросишь про Сталина, всех перестреляю».

 

Приехали молча домой, выходит жена, посмотрела на Алексея Григорьевича и говорит: «Везите его туда, где напоили». И закрыла дверь изнутри. В ту ночь после приступа белой горячки у Стаханова случился инсульт. Мы его долго возили по разным больницам, пытаясь привести в чувство...»

 

В конце концов ему поставили диагноз: рассеянный склероз с частичной потерей памяти и речевых функций. Последним его пристанищем стала психиатрическая больница в Донецке. Наталья Будкова частенько бывала в гостях у Алексея Григорьевича. «Ему выделили там специальную комнату, увешали ее коврами, поставили телевизор... Вернее, он лежал в отдельной палате, а это была комната, куда его приводили, когда приезжали всякие делегации или журналисты. Его прилично одевали и заводили в эту комнату, рассказывая, что вот, дескать, у нас на лечении Герой Соцтруда Стаханов. В полусознательном состоянии он выслушивал рапорты командиров строительных отрядов, принимал в пионеры, вручал знамена, ставил подписи под всевозможными обращениями».

 

В таком состоянии он встретил и 40-летие стахановского движения и свое 70-летие.

 

Владимир Бешуля вспоминает:

— Приближался очередной юбилей — 60-летие Октябрьской революции. Мы привезли Алексею Григорьевичу пиджак с орденами и медалями. В красном уголке собрались врачи, медсестры, ну и больные, которые способны были что-то воспринимать. И вот ввели Стаханова. Он идет, бледный, осунувшийся, и смотрит в одну точку. По-моему, он и не соображал, куда его ведут и зачем. Но в президиум сел сам, это же его любимое место, он всю жизнь там просидел. Смотрит куда-то вдаль. Ему хлопают, цветы вручают. И вдруг что-то мелькнуло в глазах, как будто сознание вернулось. Он встал, поднял руки и поприветствовал всех. Вечером к нему приехал Константин Петров с сыном, и они долго разговаривали, вспоминали молодость, а когда они ушли, доктор сказал мне: «Это добром не кончится». И действительно, ночью случился приступ. Стаханов разгромил всю палату. Кричал, ругался, бил медработников...

 

Только два укола успокоительного смогли остановить разъяренного Алексея Григорьевича. К утру его палату привели в порядок, пациенты позавтракали и потянулись в красный уголок смотреть телевизор, за ними побрел и Стаханов. Никто не заметил, как он поскользнулся на мокром полу в коридоре, упал, ударился головой и потерял сознание. Через два дня Стаханова не стало. Его похоронили на городском кладбище Тореза.

 

В конце 90-х молодой шахтер, приводивший в порядок могилу родственников, обратил внимание на заброшенный участок. Он выкорчевал сухостой, собрал ветки, очистил от грязи табличку — и не поверил своим глазам: это была могила Алексея Стаханова, забытого героя эпохи строительства коммунизма. Человека с искореженной судьбой, последнее пристанище которого оказалось обреченным на забвение, как и вся его жизнь.

 

Автор: Валерий Коновалов, газета «2000»

 

[media=http://www.youtube.com/watch?v=G5ingi0E2vw]